К списку мыслителей, чьи учения произвели на г-на Сореля впечатление, можно было бы также добавить Дарвина, Ницше и Э. Гартмана. Эта любопытная амальгама идей, прошедшая через интеллектуальную лабораторию г-на Сореля, образует некое целостное единство, ни на что не похожее и зачастую весьма любопытное.

Задаешься вопросом— особенно сегодня— почему всеобщая забастовка была выбрана г-ном Сорелем как самое четкое, к тому же единственно четкое выражение насилия? В целом почти вся его аргументация подошла бы, и даже гораздо лучше, к военному мятежу и гражданской войне. Такое ощущение, что над г-ном Сорелем довлел неудачный исход первой русской революции. Он дважды обращается к ней. Говоря о г-не Люсьене Эре, который в 1906 году, после убийства великого князя Сергея, предсказывал «неизбежный день» свержения Николая II с его трона убийцы, г-н Сорель с иронией добавляет: «Это пророчество не оправдалось; но великим пророчествам свойственно не оправдываться: трон убийцы прочнее, чем касса „Юманите” ».

«Гражданская война, — пишет он, — стала нелегким делом после изобретения духового ружья и открытия прямых дорог в метрополиях. Недавние события в России как бы даже показали, что правительства могут рассчитывать, в большей степени, чем можно было предположить, на энергичность офицерского состава: почти все французские политические деятели предсказывали немедленный крах царизма в момент поражений в Маньчжурии; но русская армия, перед лицом бунтов, не дала слабины, как в свое время французская армия перед лицом восставшего народа: репрессии почти везде прошли быстро, действенно и носили безжалостный характер. Дискуссии, имевшие место на социал-демократическом съезде в Иене, показывают, что парламентарии из числа социалистов не рассчитывают больше совсем на вооруженную борьбу с целью захвата государственной власти».

Читатель согласится со мной в том, что г-н Сорель не слишком удачно сыронизировал по поводу относительной прочности тронов и газетных касс, как и по поводу возможностей гражданских войн. Петроград — европейская столица, возможно, с самыми прямыми проспектами. Однако дважды, в феврале и октябре 1917 года, военный мятеж одержал там верх над правительственными войсками с немыслимой легкостью. Помимо этих двух удавшихся восстаний, я собственными глазами видел еще два, провалившихся: большевистский — в июле 1917 года, и мятеж левых социал-революционеров в июле 1918 года; у меня было ощущение, что и эти последние чуть было не закончились успешно. Только видевшие воочию могут судить о той огромной роли, которую играет во всем этом случай, и потому скептически воспринимают заявления ученых социологов, ищущих и находящих в исходе мятежей некие знаки «расстановки социальных сил». Создатели военной техники придумали пулеметы и броневики, и когда те, кто ими управляет, переходят на сторону мятежников, прямые дороги метрополий — далеко не преимущество для правящих кругов. Так, во всех тех восстаниях, которые мне довелось видеть, основные усилия пропагандистов были направлены на экипажи броневиков, и именно от этого зависел быстрый успех.

С появлением успешного опыта в мятежах я задаюсь вопросом: отчего бы г-ну Сорелю не издать теперь заново свои «Размышления», отчего бы ему не оставить идею забастовки, которая себя не оправдала, и не создать мифологию вооруженной гражданской войны?

Я не шучу. Я хочу сказать этим, что всеобщая забастовка сама по себе не играет почти никакой роли в системе, выстроенной г-ном Жоржем Сорелем.

Не спорю: «нормальное развитие забастовок» «в значительной мере сопровождается насилием», что поддерживает революционный синдикализм. И это сопровождение как-то особенно влияет на размышления г-на Сореля, особенно когда речь заходит о буржуа, расположенных делать добро для своих рабочих.

«Платить, — пишет он, — черной неблагодарностью за доброжелательство тех, кто не прочь защищать людей труда, отвечать бранью на красноречие поборников человеческого братства и встречать в штыки авансы проповедников социального мира — это, конечно же, идет вразрез с правилами светского социализма г-на и г-жи Жорж Ренар, но это очень практичный метод, способный указать буржуа на то, что им следует заниматься своим делом и только им.