|
Жорес, бывший человеком чудодейственной активности, много писал и еще больше говорил. Ему часто случалось — он сам это признавал, — писать и говорить в спешке. И потому было бы неправильно судить о его доктрине по отдельным фразам, которые вырывались у него в пылу полемики. Это, осмелюсь сказать, революционные фразы облегченного типа, есть они и в его трудах. Я не очень люблю некоторые страницы его «Истории Французской революции». Это трудоемкое и насыщенное знаниями произведение, отличающееся великолепным красноречием, тонкостью и иронией. Несмотря на свой необычный титул социалистической Истории, оно написано беспристрастно. Но Жорес в позе монтаньяра мне так же чужд, как Анатоль Франс в позе товарища. Не по мне и культ, которым Жорес окружил Дантона: с последним у него общего разве что красноречие (как, однако, тонкое остроумие Жореса отличается от вульгарного остроумия Дантона). Не по себе мне, когда этот «дрейфузар» выступает строгим судией жирондистов, которые «в час, когда революционное сознание нуждалось в собранности, единении и порыве, предлагали ему загадку сентябрьских дней, в которой ответственность партий и людей почти не подлежит разгадке».
Фразы, подобные этой, никогда не вводили в заблуждение тех, кто чистосердечно искал подлинного Жореса. Г-н Шарль Раппопорт, не являющийся ни реформистом, ни умеренным, в очень документированной и содержательной книге, посвященной им прославленному оратору, говорит о его «органично реформистской концепции» после, как и накануне Амстердамского съезда и называет его «Прометеем эволюции». Впрочем, дадим слово самому Жоресу: «Необходимо, чтобы будущая революция также действовала на основе легальности. Организация пролетариата в партию классового характера вовсе не предполагает непременного использования насилия... Нет ничего, что в этом вопросе исключало бы идею эволюции и легальной политики всеобщего избирательного права. Используя насилие, пролетариат сознает, что усугубляет положение, сея панику». «От потрясений, способных взорвать современное общество, нечего ожидать: после устрашающего раскачивания в разные стороны, оно вновь обретет равновесие, полностью или частично. Пролетариат придет к власти не с помощью непредвиденного контрудара, вызывающего политическое брожение, а с помощью методической и легальной организации своих собственных сил. Если предположить успешный силовой удар, успех все одно не будет продолжительным и не будет иметь будущего... Имеются мелкие собственники даже в деревнях. Если меньшинство нанесет вдруг удар по капиталистической собственности, повсюду вспыхнут неожиданные очаги сопротивления. Только посредством четких и тонких соглашений, учитывающих их интересы, средних и мелких собственников можно заставить согласиться на превращение капиталистической собственности в общественную. А ведь эти соглашения, эти гарантии могут быть введены лишь на основе свободного обсуждения и свободного волеизъявления большинства нации...» «Помимо конвульсивных порывов, не поддающихся предвидению и каким-либо правилам... для социализма сегодня есть лишь одно суверенное средство: законно завоевать большинство. Революционный призыв к силе, — цитирует Жореса г-н Леви Брюль, у которого я позаимствовал эту цитату, — может быть сегодня для пролетариата лишь чудовищной мистификацией». Жаль, что большевики не выбили эти слова Жореса на памятнике, который возвели ему в Москве.
Глава II МЕРТВЫЕ И ЖИВЫЕ ИДЕИ
Усилия теоретиков в области политики должны быть в наше время направлены на то, чтобы извлечь уроки из последних пяти лет, самых необыкновенных из всех, что знает история. Будущее человечества зависит от того, какие уроки оно вынесет из них. Правда редко возникает от лобового столкновения мнений. В политике почти никогда. Но столкновение событий — еще лучший урок для тех (они редки), кто искренне ищет и надеется найти в политике правду. |
