Ясно, что время, в которое нам выпало жить, будет расценено историками как эпоха кризисов. Вико поместил бы ее без колебаний в категорию критических эпох как модель таковых.

Нет ни одной общей идеи, политической концепции, ни одного социального учреждения, которые не были бы более-менее поколеблены страшным испытанием 1914— 1919 годов. Есть такие, которые основательно пострадали или были вовсе унесены с пути развития Европы, я не скажу навсегда, поскольку этому слову не место в науке об обществе, но надолго, без всяких сомнений.

1. Абсолютизм из их числа, как деспотический и средневековый абсолютизм Николая II, так и «просвещенный» и современный абсолютизм Вильгельма. Эта политическая идея мертва: правительственная форма абсолютизма, кажется, более не находит в наши дни здравых защитников. Бональды, Стали, Мэстры, Победоносцевы ушли в прошлое. Их духовные дети осмеливаются внести в программы своих партий лишь конституционную монархию на английский лад. Божественное право более не в ходу в Европе: к нему добавляют, чтобы сделать его более практичным, определенную долю демократии. Ближайшее будущее докажет, обладает ли прочностью этот сплав.

2. Другим вредоносным идеям повезло больше. Впрочем, для некоторых из них проверка далеко не окончена. Так вряд ли с определенностью можно высказаться по поводу уровня стабильности идола, носящего неопределенное название империализм. Никакое другое слово не было дискредитировано больше, чем это, в умах масс в эти пять военных лет.

3. А капитализм? Среди социалистов были такие, — причем их было немало,— кто знать ничего не знал о мощи и гибкости нынешнего экономического строя. Столько говорили о «присущей ему изнутри дезорганизующей силе», что, в конце концов, уверовали в это до такой степени, что сочли его неспособным сопротивляться сколько-нибудь серьезному испытанию. А ведь испытание было более серьезным, более страшным, чем можно было предвидеть. Что же оно показало?

Оно, безусловно, показало нравственное и интеллектуальное падение нашей такой гордой цивилизации. Но ответственность за это падение не на капиталистическом строе. Увы, справедливее было бы говорить о падении человечества; ибо для идеалистов, для тех, кто считал его добрым и прекрасным, человечество, несомненно, обанкротилось, явив себя уродливым и жалким.

Но оставим нравственную и интеллектуальную стороны вопроса. Мы рассматриваем здесь наш современный экономический строй с точки зрения стабильности и мощи. Признаем же, что он оказался гораздо более стабильным и гибким, чем считали не только его противники, но и защитники.

Капиталистическому строю удалось выдержать огромную катастрофу, обрушившуюся на него, которую он, по крайней мере, частично и без всякой жизненной необходимости сам же и спровоцировал. И он сумел адаптироваться к новым задачам, очень искусно, смело и с головокружительной быстротой видоизмениться: немецкий Kriegssocialismus — яркий тому пример. Для него это было необходимостью: без героических мер национализированного капитализма ни одна страна не смогла бы сопротивляться войне; заблокированная Германия со старой системой «свободной игры экономических сил» была бы уничтожена в несколько недель. Но это же стало для капитализма и очень большой опасностью; его врагов прельстил его пример, которому, впрочем, они не смогли и не сумели последовать: у Ратенау был в учениках Ленин.

Ученик оказался менее ловким, чем учитель.

Час чистого капитализма пробил 1 августа 1914 года, как и чистого божественного права. Начался час сплава различных систем — час амальгамы; по сути национализированный капитализм менее нелогичен, чем сплав божественного права с парламентаризмом.