4. Какова была судьба принципов демократии?

В последнее время много говорилось о кризисе демократической идеи; опыт страшных лет позволил увидеть чрезвычайную нестабильность, непостоянство идей народных масс. Россия явила тому самый яркий пример. Военный шовинизм 1914 года, несколько дней освободительного и патриотического экстаза в марте 1917 года, пацифизм с большевистским привкусом к концу того же года, полная прострация сегодня— таковы этапы развития русского мировосприятия в короткий отрезок времени: выборы, основанные на всеобщем избирательном праве и проведенные с годовыми интервалами могли дать противоречивые результаты. В других странах эти противоречия были не так заметны. Однако во всех странах наметился явный психологический сдвиг: достаточно сравнить немецкие или американские газеты за 1914, 1917 и 1919 годы, чтобы убедиться в этом. Социалистические органы печати, как и социалистические массы, претерпели те же изменения: «Форвертс» или «Юманите» сегодня говорят совсем другим языком, не тем, что был им свойствен в начале войны.

Во всех странах массы людей были вовлечены в войну с невероятной легкостью, какой не могли предвидеть даже скептики. Сила сопротивления ментальной заразе интеллектуалов, реальной или воображаемой, оказалась минимальной; влияние на умы правительственных органов и прессы превзошло все мыслимые нормы. Пресловутое политическое воспитание старых парламентских народов было не чем иным, как пассивностью. Все это точно.

И, однако, этого вовсе недостаточно, чтобы можно было говорить о кризисе демократической идеи. Для начала: политические формы, которые обычно противостояли демократии, рухнули самым показательным образом. Далее: всеобщее избирательное право со своими непредвиденными скачками и тяжелыми ошибками в целом доказало прочность здравого смысла. Не он привел к войне, война была объявлена немецкой исполнительной властью. Народы и парламенты ее приняли как свершившийся факт. Могли ли они поступить иначе? Они высказали по этому поводу, в частности в Германии, непонятную радость и легкомыслие. Но уже когда война разразилась, это был единственный способ довести ее до благополучного исхода. Война стала страшной катастрофой, не могущей нести с собой ничего веселого, это само собой разумеется. Но чтобы не проиграть в ней, не ввергнуть свой народ в рабство, нужны были прежде всего воодушевление и доверие. Парламентские ассамблеи всех стран сделали все, чтобы поднять дух масс и обеспечить их доверие к руководителям страны. Невзирая на тяжелые огрехи, допущенные немецкими парламентариями, это была приемлемая позиция.

Когда явилась «опасность иного рода», когда искушение большевизмом замаячило перед народами, всеобщее избирательное право дало доказательство, — на мой взгляд, почти последнее, — присущего ему здорового начала. И не случайно народные комиссары в России и Венгрии и их соревнователи в Германии должны были провозгласить: «Вся власть Советам!» Это оттого, что повсюду всеобщее избирательное право принесло большевикам лишь тяжелое разочарование. Даже в России выборы в Учредительное собрание, прошедшие после октябрьского государственного переворота, под сильным давлением большевистских властей, обеспечили прочное большинство противникам большевиков. В Германии выборы нанесли тяжелейший удар сочувствующим большевистским идеям. Это позволяет утверждать: что бы ни говорили, всеобщее избирательное право и демократические принципы не развеяли надежд, возлагаемых на них.

Последователь Лейбница сказал бы, что имеется некая предустановленная гармония между народным умонастроением, выражающим себя посредством всеобщего избирательного права, и уровнем социальных реформ, осуществляемых в определенную эпоху. Так, возможно, что немецкое Учредительное собрание проголосует за все реформы, которые экономическое и политическое состояние Германии позволяет реализовать: демократическая республиканская конституция, фискальная реформа, позволяющая перенести основной груз налогов на имущие классы, конфискация военных бенефиций, национализация отдельных промышленных предприятий, развитое законодательство в области труда.