Баум покачал головой:

– Я знаю, что там написано. Эти листовки вешают на каждом столбе патрули из немецких шутце. Пропаганда Гитлера. Он пишет, что вермахт захватил Советский Союз, Москва под немецкими танками. Предлагает записаться в армию победителей, получать за этой рейхсмарки, убивать иванов, стать частью рейха.

Александр вскочил как ошпаренный, чуть не снеся крышу хрупкого шалаша:

– Как Гитлер в Москве?! Это правда?! То, что здесь написано, – правда?

Но ответом был лишь взмах рукой – только бог знает, правда ли написана на этом измятом клочке. Измотанный старик заснул мгновенно. Зато у Канунникова пропал весь сон. Он замер, ошарашенный новостью. Тогда получается, что все их усилия не имеют смысла? Некуда бежать, некуда выходить из окружения, когда враг захватил твою родину.

И тут Александр не выдержал, будто внутри него что-то надломилось. Все его надежды однажды вырваться из кошмара, освободить узников концлагеря, выйти к линии фронта, вернуться домой – утонули за секунды, как камень в вязком болоте. Канунникова скрутило от беззвучных рыданий, отчаяние накрыло с головой – им никогда отсюда не выбраться, никогда, они умрут здесь, никто не придет им на помощь! Его родины больше нет, маму наверняка убили немцы. Всех его друзей угнали в рабство, его жизнь разрушена хромовым сапогом наглого фашиста. Парень чувствовал себя сейчас раздавленным, слабым под навалившимся горьким открытием.

Сухая ладонь легла на его плечо, Якоб, не открывая глаз, зашептал, как молитву, тихо и размеренно:

– В нашем дворе росла яблоня, приносила медовые желтые яблоки, слаще них только сон в теплой супружеской постели. Потом дерево заболело, покрылось пятнами гнили и за зиму превратилось в труху, осталась лишь пара упругих веток. Я хотел срубить больную яблоньку, но Руфь запретила. Она обрезала больные ветки, а со здоровыми разговаривала каждое утро. Говорила им, какие они прекрасные, как желает им здоровья и долгой жизни. Она верила, что все изменится. Поэтому наша яблонька ответила ей. Следующей весной появились новые ветви, а через пять лет дерево было увешано огромными медовыми плодами, как жена стоматолога бриллиантами. Я верю, Саша, что вас ждет хорошая жизнь. Короткая или долгая, решит бог, но вы… Вам по силам все уготованные испытания. Не стесняйтесь своих слез, я не мейдалэ (девушка), рядом со мной можно не быть героем. Я старик, который видел жизнь, и знаю, какие горькие слезы бывают у мужчин. Расскажите мне, что вас так мучает?

Саша сжал костяные тонкие пальцы и прошептал сквозь слезы, сгорая от стыда из-за своей слабости:

– Я боюсь, мне страшно. Мы умрем, мне кажется, что мы так и умрем на этом болоте, в лесу. Я никогда больше не увижу маму, у меня не будет жены и детей, потому что чертов Гитлер решил устроить войну. Ненавижу его!

Якоб тяжело вздохнул:

– Мне больше семидесяти лет, моя жена в концлагере, я, скорее всего, никогда не увижу ее. У меня дряхлое тело, я не выживу в лесу долго, но мне тоже страшно умирать, Саша. Я очень хочу жить. Да, хочу, потому что у меня есть мечта.

– Какая? – От его слов слезы у парня высохли сами по себе.

Баум прошептал, не открывая глаз:

– Лежать в могиле со своей женой, с моей любимой Руфью. Я проберусь в лагерь и найду ее останки, пускай даже для этого придется рыть могилы руками. Я узнаю ее, сердце подскажет. Мы будем лежать в земле вместе, мы будем вместе в вечности. А ты о чем сейчас мечтаешь, Саша?

Канунников задумался на минуту, а потом решительно произнес:

– Я хочу мстить. Не бежать, а бороться. Еще хочу помочь тем, кто попал в лагерь, освободить их. Дать им надежду. Тогда они станут частью нашей лесной гвардии, мы сможем освободить поселок, потом Польшу, Советский Союз и весь мир от фашистов.