При виде этих бревен, гладких от прикосновения сотен ладоней, Канунникова прошиб холодный пот. Перед глазами встали картины из его пересылки в лагерь. Вот толпу оборванных пленных, будто животных в загоне, ударами дубинок и криками выгоняют из теплушек, где ехали больше двух суток сотни человек. От тесноты, от полученных ранений и обезвоживания многие умерли по дороге, так и оставшись стоять, зажатые между живыми в страшной давке. Только сейчас разлагающиеся тела сбросили кучей прямо у вагона, но никому до них не было дела. Люди с жадностью облепили ведро с водой, пытаясь сделать хотя бы один глоток. Раздетые, босые, без оружия, с кровоточащими ранами, они ехали в жуткой давке, мучаясь от жажды и голода. Сейчас мозг у всех кричит, пульсирует одним желанием – пить! Десятки рук тянутся к прохладному сосуду, многие кричат, как дети, просят воды, завидев ведро.

Неожиданно черный блестящий сапог бьет по металлическому боку, ведро со звоном падает, и вся вода растекается лужей по земле. Кто-то, обезумев от горячки, хватает мокрую землю, пихает себе в рот, чтобы хоть на секунду унять пылающую сухость. А немецкий офицер заливается хохотом при виде несчастных, что ползают по земле, завывая от страданий над мокрым пятном.

Канунников вспомнил, как бросился вперед, но от слабости в теле промахнулся, и его кулак не дотянулся до широкой спины фашиста. Его подхватили десятки рук, оттянули назад, в толпу. Незнакомые люди прикрыли его собой от взбешенных охранников, которые ринулись с палками на пленных, выискивая того, кто посмел напасть на германского офицера. Сомкнулся плотный ряд, выпрямились спины, исчезло безумие в глазах. Перед лицом врага, защищая своего соотечественника, они забыли о жажде, о страхе и боли, мгновенно превратившись из животных в людей. Спины с темными пятнами пота, с кровавыми прорехами в гимнастерках прикрыли его тогда от верной смерти. Озлобленная охрана забила бы насмерть за попытку нападения на эсэсовца, но толпа живым щитом остановила их.

Потом была кривая загородка из затертых до блеска бревен и долгая пыльная дорога в окружении автоматчиков. Тогда ему показалось, что они брели до лагеря несколько часов, потом стояли на плацу в ожидании распределения по блокам. Хотя сейчас было понятно по торчащим крышам бараков, что от станции до лагеря ходу около пяти километров.

Какой-то мужчина в очках, поддерживающий под руку старика, шептал еле слышно тем, кто рядом: «Терпите, товарищи. Мы должны выстоять, выжить. Нам помогут, придет помощь. Не теряйте надежду. Не поддавайтесь отчаянию. Нас спасут. Это закончится. Нам помогут. Нас освободят».

От жары, сухости, раздирающей внутренности, от боли во всем теле, от тупого бессмысленного ожидания, от криков немецких солдат хотелось завыть, закричать и броситься под пули автоматов. Пускай стреляют или забьют насмерть, лишь бы не терпеть больше это бесконечное мучение. Тогда этот горячий, полный веры в спасение шепот остановил лейтенанта Канунникова. Словно холодным душем, смыл гнетущее желание умереть и оборвать бесконечные издевательства. Тогда он понял: не поддаваться безумию, быть сильным – значит быть терпеливым сейчас, здесь, на территории смерти. Любая попытка сопротивляться приведет к гибели, и что еще хуже – заодно с ним немцы убьют и других заключенных, которые попадут под горячую руку. Терпеть, думать, планировать и только потом бежать, чтобы бороться с фашистами.

Уханье филина привело Канунникова в чувство – условный сигнал: надо возвращаться обратно. Он вдруг понял, что лежит во влажной листве, а все его мышцы скрутились в стальные канаты от жутких воспоминаний.

«Они в лагере ждут помощи! Верят!» – шептал он про себя, пока полз вдоль блестящих рельсов обратно, к лесным зарослям.