– Огонь – дар Прометея, может не только давать, но и отнимать, – философски прохрипел Баум, сидящий рядом с кучкой пепла. – Я так понимаю, панове, что вам понадобится керосин.

Сашка шагнул к старику и с надеждой спросил:

– Где его взять, вы знаете? Может, есть склад с горючим?

Старик задумался, припоминая:

– Мы снимали дачу в поселке, когда Руфи после чахотки врачи рекомендовали свежий воздух. Прожили тогда здесь чудесный год, с тех пор каждое лето селились в домике у старой Изольды. Я ездил вечерним поездом из города до станции в поселке, по дороге от нее всегда покупал керосин для примуса. Такая лавочка из белого камня с красной черепицей. Лавочник, Анджей, наш близкий родственник. Он не еврей, но женат на моей внучатой племяннице. В своей лавочке так ловко все придумал. Бочки у него хранятся внутри сарая, а на улицу торчит краник. Оттуда специальным насосом он набирает в бидон керосину. Если бы не запах, то и не подумаешь, что это керосиновая лавка, до того чисто. Все вокруг присыпано песком, никаких луж.

Офицеры переглянулись. Сорока неуверенно протянул:

– Как же мы добудем горючее? Ни бидона, ни насоса у нас нет.

Якоб Баум тяжело зашевелился на своем месте:

– Я достану, мне бы только помощника помоложе и покрепче, чтобы дотащить, руки стали совсем непослушные, расплещу.

Особист так и взвился:

– Как достанете? Что за выдумки? Да он сообщит сразу же в гестапо. Вы сбежали от СС, вас ищут.

Старик с грустной улыбкой покачал головой:

– Кому нужен старый юде? Гестапо нужны те, кто молод и силен, чтобы ставить на них опыты или угнать в Германию, как рабов. – Он вдруг прикрыл глаза, будто уплыв на секунду куда-то в прошлое. – Анджей женился на моей племяннице Тили, Матильде. Ах, какая была хасэнэ. Красавица Тили, как сейчас перед глазами эта калэ в кружевном платье и Анджей в своем первом пиджаке. Она подарила ему чудесных крепких мальчишек, каждый вечер его ждал горячий ужин, чистое белье. Еврейки умеют быть хорошими женами. – Якоб ткнул тонким пальцем в сторону черной полоски леса, над которой торчали крыши лагерных вышек. – Я уверен, что эти мальчики и Тили сейчас там, ждут своей очереди на страшную смерть. Поэтому Анджей отдаст нам весь керосин, что есть в его керосиновой лавке, без единого вопроса, и будет молчать о старом Якобе. Понимаете, молодой человек? – Он открыл глаза и уставился проницательным взглядом на Сороку. – Поляки не любят немцев. Кто-то их боится, кто-то ненавидит молча, но никто не любит непрошеных гостей в своем доме. Особенно когда эти гости убивают твоих жену и детей.

Канунников предложил:

– Я пойду с вами. Когда мы сможем это провернуть? Днем опасно, нас заметят.

Баум покопался в памяти:

– После заката. Последний поезд приходит на станцию в четверть восьмого, и сразу после поздних покупателей Анджей вешает замок на дверь лавки.

Сорока и Василич снова переглянулись, майор решительно кивнул:

– Пойдут Канунников и Сорока, чтобы унести как можно больше горючего. Сейчас выставляем караул и ложимся отдыхать до вечера.

Саша согласно кивнул, он и сам чувствовал, как от долгого напряжения тело его совсем не слушается, требуя хоть немного отдыха. Он прополз в шалаш, следом протиснул сухонькое тело старик. Саша бережно накинул на него полу своей куртки, чтобы тот согрелся и смог уснуть. В кармане при этом что-то зашуршало, лейтенант вспомнил о листке, что сунула ему в последний момент на болоте Агнешка. Он вытащил скомканный лист, подставил под серый предрассветный луч, пробивающийся между ветками.

Якоб прищурился со своей стороны настила:

– Изучаете немецкую пропаганду, Саша?

– Здесь по-польски.