Молния, ударившая Мореходу в спину, пронизывает не только его тело. Малая толика небесного огня достается Кате — и она, ослепнув и оглохнув, ощущая текущую по нервам муку, колотится под обмякшим Тайгермом. В эту самую секунду с нее снимают кожу, выжигают внутренности, конечности сводит так, что едва не выламывает из суставов — и сразу растягивает до воя, точно кто-то вращает колесо дыбы, к которой привязаны они оба, преступники, обреченные на божью кару, на искупление грехов своих, прошлых и будущих.

— Прости, прости, — бормочет Уриил и тащит ее, голую и обессиленную, из-под тела любовника. — Так надо было, он же тебе ребенка делал, антихриста, ты должна меня понять, я не мог допустить…

— Как-к-к-хого ребенк-кха?.. — выкашливает Катерина. — Кх-хретины…

Хрип тянется из горла нитками вязкой слюны, смешанной с кровью, дурнота смаривает Катю, будто тяжелый сон на солнцепеке.

А ты думала, это всего-навсего секс? Секс с падшим ангелом? — оживает в Катином мозгу Кэт, Глазик, вся гребаная орда палачей, дознавателей, убийц податливой женской сути. Но Катя не боится. Она больше не боится ни себя, ни за себя. Катерина хочет вернуться к Мореходу, обнять его, свернувшегося клубком от нестерпимой боли, забрать себе весь его ад, внутренний и внешний, заплатить собой вместо него — за все. За все. Но ее волокут прочь, заматывают в какие-то тряпки, обливают водой, ледяные струи стекают по шее и груди, точно кубло змей, затыкают вопящий рот, обрывая на полуслове, на полу-имени: Та-а-ай…

— Пусти меня, пусти-и-и! — надрывается кто-то. Апрель? Наама? Сама Катя? Мир вокруг блаженно меркнет.

* * *

Китти, словно львиноголовая демоница Ламашту поднимается из подземного мира. Шепот мертвых сопровождает ее на пути: «Она зловеща, она упряма, она богиня; ужасна она. Ее волосы распущены, ее груди обнажены. Ее руки перемазаны кровью и плотью. Она без спроса проникает через окно, она ползает как змея. Она пробирается в дом, и снова его покидает» — и Китти, вовсю переигрывая, прогибается в спине, выставляет зад, скалит желтоватые клыки, буравит Катю взглядом, намекая на что-то, загнанное в самые непроглядные уголки подсознания и запертое там крепко-накрепко.

Чего тебе? Чего? — хочется крикнуть Кате. Чего ты ждешь от меня, дрянь, стерва, гадина, Лилит?

— Ты знал, что так и будет! — голос над Катиным ухом гудит, будто медный гонг, растекается тягучим эхом. Катерина пытается понять, кто говорит — и не может. Слышит только: то глас ангельский — глубокий, пугающий тембр, от которого поднимаются волоски по всему телу и дрожь прошивает позвоночник. Тайгерм? Уриил? Который из них? — Заживо сжечь ее задумал?

Ясно, это хранитель Эдема отчитывает владыку преисподней. Из-за нее, Кати. Не умирай она от слабости — непременно умерла бы от гордости. Катерина без всяких усилий притворяется бесчувственным телом.

— В прошлый раз не сжег, — огрызается в ответ Катин несостоявшийся любовник, — и сейчас бы пощадил.

Прошлый раз? Какой прошлый раз? Катя обшаривает свою память, точно захламленные кладовые. К кладовым Кэт даже приближаться не хочется, но их с Мореходом прошлый раз наверняка спрятан именно там. Сознание Шлюхи с Нью-Провиденса стыдливо безмолвствует. Ничего не хочешь мне рассказать? — раздраженно спрашивает Катерина про себя. Кэт продолжает молчать, давя самодовольную ухмылку Китти в зародыше.

— Оставь ты ее сыну адамову, оставь, — убеждает Тайгерма Уриил. — Как брата прошу, прошу, слышишь?

— Мечом поперек спины просишь? — ехидно осведомляется Мореход. — Новое слово в ангельской дипломатии?

— Зачем ты вмешиваешься в их отношения? — не поддается на провокацию ангел.