Нехорошие мысли закопошились… Внезапно дверь опять отворилась.

— Манечка, что с вами? — спросил я как можно ласковее, как у ребенка.

— Ой, простите, — она смутилась так, что вспыхнула, вмиг став красавицей. — Я не знаю, что со мной.

— Можно войти?

Мы прошли в комнату, где стоял телевизор и утреннее солнце угадывалось за пестрыми гардинами; уселись рядом в старенькие кресла и уставились на черный ящик Пандоры, словно ожидая, что загадочная героиня Гамсуна или Бергмана оживет вдруг в свечении экрана и скажет: «Блаженны нищие… Блеск!» Меня обожгла вспышка боли, душа болит. И я спросил резче, чем собирался:

— Вы ведь тогда от сестры узнали, что она выступает в «Русском Логосе»? — и развернулся вместе с креслом, чтоб видеть ее лицо.

— Нет.

— А от кого?

— Зачем вам знать?

— Понимаете, нас с Юлой кто-то преследует. (Маня побледнела.) Не пугайтесь так, но… я должен добраться до этого человека.

— Тот, кто сказал мне про «Логос», не преследует вас, ручаюсь. Назвать я его не могу.

— Однако вы должны отдавать себя отчет: престижная писательница может стать жертвой маньяка.

— Но Юлька неталантлива, — вдруг заявила Маня.

— Маньяка не талант возбуждает, а культ, идол… К тому же отрицать литературный дар ее так категорически я бы не стал. Помните слова Платона Михайловича: «Пишет Юленька превосходно — но тем вернее губит свою душу».

— Разве это возможно — превосходно губить душу?

— «Не удивляйтесь: преступление далеко не единственное произведение искусства, выходящее из мастерских преисподней».

— «Преступление»? — повторила Маня. — Как вы страшно говорите.

— Это цитата из Честертона. — Мне не хотелось пугать ее чрезмерно, и я переменил тему: — Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, хорошо.

— Но вчера вы…

Она перебила:

— По весне бывает упадок сил.

— У вас тяжелая работа?

Она поняла подтекст моего вопроса и отвечала горячо:

— Нет, я мало работаю, папа зарабатывает… Он сказал, что вы хотите меня видеть.

— Поэтому вы в Москву приехали?

— Поэтому. Вы просто так хотели, или вам что-то нужно?

— Я хотел вас, как только увидел три недели назад. И мне что-то нужно.

Неожиданно для меня мое заявление, как фрейдистская проговорка, прозвучало весьма двусмысленно («фривольно», сказал бы мой дед), но она не рассердилась, по-моему, даже не поняла.

— Я понимаю, вы хотите поговорить о своей невесте. Но она…

— О ком? — я растерялся. Юла не была моей невестой и возлюбленной не была, но я без содрогания не мог вспомнить ее конец, и чем дальше он отстоял, тем ближе становилась мне жертва — мертвая невеста — вот уж действительно потусторонняя усмешечка!..

— Сестра мне рассказала, что вы любите друг друга.

— Серьезно?

— Но она не упоминала о слежке.

— А что она вам еще…

— Больше — ни слова! Это ее тайна.

Однако у Юлии Глан фантазии! Не только в романах… Какое-то время мы молчали, потом я нажал на все те же кнопки:

— Позапрошлой ночью мне приснился дом в лесу, в котором будто бы произошло преступление. Туда ведет тропинка в папоротниках и ландышах, по которой кто-то шел…

— Ночью? (Я кивнул) Страшный сон.