— Зачем так сразу?..

— Уже двое суток прошло.

— «Что вы делали в ночь с четверга…» И вы смеете меня подозревать!

— Знаете, вы не «жена Цезаря»…

— А вы? Что вы делали, Алексей Юрьевич, в том лесу?

— В каком?

— В таком! Где пурпурная комната.

— Вино пил.

— Смело! — фотокор затянулся, вновь просверкнув своей кошачьей усмешкой и, по привычке к «поэзии», забормотал: — «В том лесу белесоватые стволы выступали неожиданно из мглы, из земли за корнем корень выходил, словно руки обитателей могил…» — вытянул руку ладонью кверху. — Однако дождик начинается.

Труп внутри

Свою «копейку» я оставил возле церковной ограды — высокие храмовые двери настежь, воскресная литургия, «и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день» выводит нестройный старательный хор — и через все село по грязной, яркой, промытой недавним ливнем дороге отправился к Марине Мораве.

Старуха как будто позирует вечному художнику в раме посеревшего от времени, покривившегося косяка; немигающий, безо всякого выражения желтый взгляд, на плече кот поет, тоже желтоглазый. Я приблизился, утвердился напротив колдуньи — глаза в глаза, — продолжая про себя Символ Веры. На третьем повторе, на словах «и апостольскую церковь» старуха махнула рукой, словно отгоняя муху.

— Нет, бабушка, вы не глухонемая, подайте голос!

Молчит и не уходит.

— В ночь с четверга на пятницу вы были в своей лесной избушке. Не отрицайте, я вас видел, — попытался я взять бабу Ягу «на понт»; разумеется, безуспешно. — Там у вас натуральный шабаш, вурдалаки в окне, загробные голоса, «мор-умер», и погреб-ловушка, и труп исчезает… У мертвеца мурашки по коже; что уж говорить про живого! Однако учтите: следствие обнаружит следы крови, даже если они замыты. Но может быть, мы договоримся? Скажите хотя бы, кто снимает ваш дом в лесу — Юлия Глан?

Все тот же тусклый бессмысленный взгляд, который вдруг зажегся золотом. Невозможно передать мой мгновенный ужас.

— Вам умирать пора! — выговорилось словно не мною, старуха отступила в сени, в густую тень; я безрассудно ринулся за ней, споткнулся и упал в молодую крапиву, обжегши лицо и руки. И помстилось мне, словно я встать не могу. Ах ты, ведьма! Схватился рукой за нательный крестик и продолжил прерванный было Символ вслух: «И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго…» Она совсем исчезла в избе, я свободно поднялся — пусть с нею завтра следствие разберется! — и направился в лес: замок сбить либо расковырять, для чего я кое-что прихватил с собою; и забрать нож с моими отпечатками.

Но прежде всего они разберутся со мной! Чертова бабушка опять подложила мне трупик. Я захохотал «гоголем», ужас погнал меня прочь от заколдованного места преступления… Только возле первого озера я слегка пришел в себя, обмакнув горемычную голову в воду, и отправился к Старцеву (подсознательно я туда и бежал — к отцу или к его телефону).

Он сидел за самоваром на галерее и, по мере того, как я подходил, приподнимался, упершись руками в столешницу. Вид у меня, конечно, был «с того света» — Старцев крикнул:

— Что случилось?

— Мне надо срочно позвонить!

— Пойдемте.

Мы поднялись в маленькую мансарду, как бы деревянную башенку на фронтоне, откуда (я отвлекался во внешний мир, чтоб не сойти с ума) был великолепный обзор: и озера, и Чистый Ключ, и лес… В том лесу!

— Да что с вами? Вот телефон.