– А ты, Октавиен, напиши, пожалуйста, официальное письмо для меня.

– Я уже набросал его.

– Вставь туда, пожалуйста, что я имею право не раскрывать ту часть полученной информации, которая не связана непосредственно с расследованием.

– Полагаю, тут нет подвоха? – спросил Октавиен с сомнением.

– Конечно нет. В конце концов, мы ведь не интересуемся моралью бедного Рэдичи. Как его имя, кстати?

– Джозеф, – сказал Биран.

– Ты собираешься в Дорсет, Октавиен?

– Конечно! Более того, ты – тоже. Нет нужды приниматься за дело уже сейчас, пока Дройзен не сделает свою часть детективной работы.

– Хорошо. Позвони, как только узнаешь что-нибудь. – Он дал Дройзену номер телефона в Трескомбе. – Ну что ж, пока все, друзья.

Дьюкейн встал, Дройзен тоже. Биран остался сидеть, равнодушно глядя на Октавиена.

Дьюкейн мысленно отругал себя за плохие манеры. Он так привык, что в дружбе с Октавиеном он играл явно верховенствующую роль, что на минуту даже позабыл, в чьем он кабинете и кто проводит совещание. Но главным его чувством в этот момент была враждебность по отношению к Бирану. Однажды, много лет назад, на какой-то вечеринке в ресторане Дьюкейн случайно услышал слова Бирана о нем. Биран вслух размышлял: гомосексуалист Дьюкейн или нет. Выругав себя за слишком цепкую память, Дьюкейн подумал, что Биран особенно неприятен, когда разражается издевательским смехом.

5

– Как варили яйца в Древней Греции? – спросил Эдвард Биран у своей матери.

– Не имею понятия, – сказала Пола.

– А как по-гречески «крутое яйцо»? – спросила Генриетта.

– Не знаю. Греки иногда упоминают об употреблении яиц в пищу, но я никогда не встречала никаких намеков на то, что их варили.

– Может быть, греки ели их сырыми, – предположила Генриетта.

– Вряд ли, – сказала Пола. – Вспомните, есть ли об этом что-нибудь у Гомера?

Близнецы чуть ли не с младенчества учились греческому и латыни у своей матери, теперь они были вполне продвинутыми классиками. Однако они не могли вспомнить никаких упоминаний о крутых яйцах у Гомера.

– Надо посмотреть у Лиддела и Скотта, – заметила Генриетта.

– Наверно, Вилли знает, – сказал Эдвард.

– Можно нам сегодня положить водоросли в ванну? – спросила Генриетта.

– Спросите об этом лучше у Мэри, – ответила Пола.

– Там внизу письмо для тебя, – сказал Эдвард, – можно мне взять марку?

– Ты свинья! – крикнула Генриетта. Близнецы, делившие между собой все остальное, соперничали из-за марок.

Пола засмеялась. Она как раз собиралась выйти из дома.

– Какая там марка?

– Австралийская.

Темная холодная тень укрыла Полу. Продолжая механически улыбаться и отвечать на детские вопросы, она вышла из комнаты и стала спускаться по лестнице. Разумеется, оно может быть от кого-то другого. Но в Австралии у нее не было других знакомых.

Письма всегда лежали на большом круглом столе из палисандрового дерева, стоявшем в центре холла, на котором всегда валялись газеты и книги, читаемые в данный момент всеми домашними, а также разные принадлежности детских игр. Эдвард забежал вперед и убрал свою «Об охоте на ос», под которой он скрыл письмо, чтобы Генриетта не обнаружила марку. Пола издали увидела на конверте почерк Эрика, его ни с чьим не спутаешь.

– Можно я возьму ее, мамочка, ну пожалуйста?

– Можно мне будет взять следующую, а потом следующую и еще раз следующую? – кричала Генриетта.