– Мне жарко даже смотреть на него, – сказала Генриетта. – Хоть бы дождь пошел.

– Так иди с ним, – сказал Пирс, – окуни его в море.

– Идите охотиться за летающими тарелками, – сказала Барбара.

– Мы правда видели одну, видели!

– Ты идешь, Пирс? – спросил Эдвард.

– Нет, вы идите искупайтесь, надоели уже.

– Никто  не хочет купаться теперь! – чуть не со слезами сказала Генриетта.

– Пирс, ты сердишься! – предостерегающе крикнул Эдвард. Быть сердитым традиционно считалось у них серьезным проступком.

– Нет, не сержусь. Извини.

– Может быть, и вправду не стоит купаться, – сказала Генриетта Эдварду. – Давай лучше играть в «Бобровый городок».

– Нет, я хочу купаться, – заявил Эдвард.

– Идите вдвоем, – сказал Пирс. – Может быть, я скоро присоединюсь к вам. Идите. Не будьте дураками.

– Минго, идем, мальчик, – сказал Эдвард.

Минго довольно неохотно поднялся. Его косматая серая мордочка как бы по обязанности улыбалась, но он слишком исстрадался от жары, чтобы вертеть хвостом, который так и висел безвольно, когда он пошел за близнецами, переставляя свои большие мягкие лапы по пружинистому плющу.

Недалеко, примерно в четверти мили от заброшенного кладбища, стояло здание. Вместе с шестиугольной церковью с зеленым куполом, пустым и запертым на замок храмом бога геометрии, оно было когда-то свидетелем веселого восемнадцатого века, от коего ныне остались только пирамидки. Старое кладбище сползало по холму к морю, а за ним можно было разглядеть затененные деревьями или пойманные случайным солнечным лучом в складках круглых гор выцветшие прямоугольные фасады домов, где жили когда-то канувшие в Лету обитатели. Если они еще оставались там, то это были очень тихие и вежливые привидения. Здесь же они охраняли прошлое от вторжения, став бестелесными, но вполне ощутимыми в реальных снах реальных людей. Задрапированные урны и обелиски, изысканно усеченные колонны, украшенные ангелочками, с надписями, начертанными с божественной ясностью и чувством пропорции, – все это дрожало сейчас в голубовато-белом сиянии при ярком солнце, колеблясь между присутствием и отсутствием, превращаясь почти в галлюцинацию, как это бывает в некоторых греческих археологических заповедниках.

Но при всей своей компактности место не было похоже на некогда обитаемое селение. Это было некое нагромождение, несколько легкомысленно брошенное Богом на месте, куда он собирался вернуться, но впоследствии полностью позабыл об этом, – настороженный неразборчивый образец нечеловеческого искусства. Здесь было ощущение речи, как будто бы что-то говорилось, но, как в уличном театре, слова сразу же поглощались воздухом. Действительно, природа с почти зловещей жестокостью возобладала над церковным двором, она как будто нарочно стремилась парализовать, размыть, сделать неразличимым присутствие слишком чутких сновидцев. Очень плотный мелколистный плющ разросся по всей этой местности, покрыв целиком маленькие камни, взбираясь по тонким обломкам других, образуя между могилами сплошную пружинящую поверхность, которая казалась ковром, лежащим на земле.

Оттуда, где сейчас были Пирс и Барбара, с вершины кладбищенского холма, можно было видеть тонкий серый шпиль трескомбской приходской церкви. Он возвышался среди деревьев, указывая на местонахождение деревни, на милю к востоку, но крыша Трескомб-хауса была едва различима на западе под сенью старых тисов, которые то наклонялись, то выпрямлялись, крепкий морской ветер трепал и ласкал их. Впереди виднелся изгиб пощипанной овцами травы, переходящий в усеянный камнями луг, он граничил с берегом. Близнецы уже достигли дальнего конца луга, шаг их замедлился на камнях.