В ответ на вопрос, что могло бы выйти из брака Оффенбаха с мадам де Кастилионе, Мериме заявил:

– Над этим должны задуматься ученые натуралисты.

И вот, наконец, высказывание, характеризующее Мериме как непочтительного придворного и талантливого мистификатора:

«Для меня нет большего удовольствия, чем в беседе с людьми, считающими себя всезнайками, с воодушевлением го¬ворить о знаменитости, которая никогда не существовала».

РАБЛЕ БЫЛ СОВСЕМ НЕ ПОХОЖ НА СВОИХ ГЕРОЕВ

Однажды, когда я поднимался по сплошь покрытому виноградниками холму Шинона, зеленеющему под ярким апрельским солнцем, мне в голову пришла безумная идея, которая, может быть, вызвала бы удивление у благочестивых обыва¬телей, но наверняка пришлась бы по душе беззаботным весель¬чакам и прожигателям жизни, любителям хорошо поесть и пропустить стаканчик другой, то есть тем, которые меня обыч¬но и читают.

В связи с 400 летием со дня смерти создателя незабыва¬емых образов Гаргантюа и Пантагрюэля мне захотелось взять у него интервью и расспросить поподробнее о его «раблезиан¬ской» жизни монаха расстриги, врача–последователя Гиппок¬рата, обжоры, любителя выпить и поволочиться за юбками...

Вот почему с блокнотом в руке я приехал в Девиньер – в обветшалый от времени небольшой домик, в котором почти пять столетий назад появился на свет и зашелся в крике метр Франсуа Рабле.

Для общения с этим безудержным весельчаком не нужны ни вертящиеся столы, ни вызывание духов, ни другие оккульт¬ные приемы. Достаточно зайти к нему в дом.

... Я  поднимаюсь по каменной лестнице его дома, и вот великий метр передо мной. Подпоясанный веревкой, в одежде францисканского монаха он сидит за столом, перед ним два кубка и кувшин с вином.

–    Кто там? спрашивает он.

Я представляюсь, и он впадает в безудержное веселье.

–    Газетчики, фельетонисты и другие писаки могут чув¬ствовать себя в Девиньере, как у себя дома. Выбирайте табурет¬ку по своей заднице, садитесь и отведайте этого божественного молодого вина.

Он наливает мне полный кубок, мы чокаемся и пьем... При этом Рабле причмокивает от удовольствия.

–    Неплохое мочегонное! Да? Что вы скажете?

Похвалив вино, я осторожно сообщаю ему о том, что приехал расспросить его о житье бытье.

–    Сгораю от нетерпения,– захохотав, сказал он,–  как девка в ожидании любовных утех...

И тогда я сообщил метру, что собираюсь написать статью о его жизни.

–    Наверное, вы живете очень весело, метр Франсуа?– спросил я.– Был бы рад услышать от вас несколько занятных историй.

–   Тра та та та та,– внезапно рассвирепев, заорал он.– Только безмозглому ослу могло прийти такое в голову. Я и так сыт по горло россказнями о моей веселой жизни. Легенды о ней – бред сивой кобылы. Оставьте это для кумушек и сплетниц, тех, кто ничего не знает обо мне и судит по Гаргантюа, Грангузье и Пантагрюэлю. Они думают, что метр Рабле только и знает, что пить, жрать и забавляться с девками. К тому же, по их мнению, он еще жулик, неотесанный коновал и вообще шут гороховый...

–    Если это не так, то буду рад услышать от вас истину, метр.

Рабле вновь наполнил кубки, залпом осушил свой, вытер рот рукавом и начал рассказ:

–    Именно здесь, в этой самой комнате я и родился в одно прекрасное утро 1494 года. Это был загородный домик моего отца, известного в Шиноне адвоката Антуана Рабле, который приезжал сюда отдохнуть от городской суеты, проветрить моз¬ги, забитые разной судебной глупостью, и проследить, чтобы крестьяне, арендовавшие у него виноградники, не надули его.