Подмигнув, он опять налил себе вина и продолжал:

– Мое детство прошло в Шиноне, где я, как и другие дети, чувствовал себя свободным, словно птица. Но в возрасте, когда другие разгуливали с девицами по полям и лесам, находя себе приют под каждым кустом, отец отправил меня в францискан¬ский монастырь Сеюй, недалеко отсюда, где монахи бражни¬чали, вместо того чтобы постигать цицероновскую латынь, и преуспели в этом куда больше, чем в молитвах. Чудом мне удалось усвоить азы латыни и начать калякать на ней. Но делал я это, как желторотый юнец, впервые дорвавшийся до бабы, то есть плохо. Потом я ушел в монастырь де ла Бомет, неподалеку от доброго города Анжера.

–     Вы мечтали стать монахом?

–    Безусловно, меня влекло к теологии так же сильно, как к хорошему вину,– сказал Рабле, вновь наполнив кубок и осушив его.– Пришло время, и я принял духовный сан. Вскоре перешел в кордельерское аббатство Фонтене ля Конт. Там стал изучать греческий язык, звучавший для меня, как лютня.

–  В это время вы, конечно, были веселым, беззаботным учеником, любившим пошутить над своими учителями и про¬пустить стаканчик другой в компании красоток?

–    Ничего подобного! С чего вы это взяли? Такую жизнь вели балбесы монахи, путавшиеся с девками и таскавшиеся по кабакам. В отличие от меня, без устали корпевшего над перевода¬ми Гомера и Пифагора, их не влекло в храм науки. Эти невежды, совсем не утруждавшие себя работой и помышлявшие лишь о том, как бы набить свою утробу, болваны и тупицы, всячески потешались над моей страстью к изучению трудов великих уче-ных. Когда вечерами, горланя похабные песни, они шли пьян¬ствовать и развратничать в ригу, я оставался в своей келье и при мерцающем тусклом свете свечей переводил «Илиаду».

–    Тем не менее, метр Франсуа, несмотря на ваши усерд¬ные занятия, вы все таки, наверное, находили время, чтобы немножко развеяться? И вам приходилось где нибудь повесе¬литься от души?

–    Конечно, я просто был вне себя от счастья, узнав, что епископ Малезе Жоффруа д'Эстисак пригласил меня наставни¬ком к своему племяннику...

–    Да, мне понятна ваша радость. Вас привлекла мысль о свободе и о том, что вы сможете посещать все злачные места Пуату в компании этого молодого человека...

–     Вовсе нет! Вы что же, принимаете меня за какого то бездельника и бабника, который не может спокойно пройти мимо юбки? Так знайте же, невежда, я радовался тому, что отныне в моем распоряжении была библиотека Малезе, одна из самых богатых во Франции, и что теперь я смогу работать там над переводами Платона, Плутарха...

–    Так протекали годы моей юности, я постигал науки, поступив на факультет права в Пуатье. Шел мне в ту пору 28 й год. В это время я решил, что пришла пора заняться всерьез теологией, каноническим правом и другими богословскими дис¬циплинами в каком нибудь университете, к которым я имел пристрастие. Я учился в Бордо, где течет Гаронна, в Тулузе, в Бурже и в Орлеане. Там я свел знакомство с изможденным студентом по имени Жан Ковен, который впоследствии будет подписывать свои произведения Жан Кальвинус и которого потом ошибочно будут называть Кальвином...

Наконец, я очутился в Париже, где народу было как червей в навозе. Кого там только не было: и студентишки из Сорбон¬ны, и педантичные профессора, и праздно шатавшиеся по  городу бездельники, и безмозглые ослы, вышагивавшие так гор¬деливо, что я помирал со смеху. Вскоре я был сыт по горло парижской жизнью, решил уехать в Монпелье и заняться изуче¬нием медицины.

–    В то время вы были еще монахом?

–    С серединки на половинку. Я еще не снял схиму, но уже выбросил свое монашеское одеяние на свалку, чтобы свободнее чувствовать себя в кругу литераторов, зачастую ведших весьма беспорядочный образ жизни, как это принято в их среде.