Я весь погрузился в труды великого Гиппократа, перевел его восхитительные «Афоризмы», которые высокомерные и чванливые медицинские «светила» в напудренных париках бук¬вально смешивали с дерьмом. Я был одним из первых студен¬тов, кто постигал анатомию на трупах, разделывая их хорошо заточенным ножом. Увы! Церковь запрещала подобные заня¬тия. И по ночам мне приходилось выкапывать свеженькие трупы из могил и в темных подвалах анатомировать их.

Проучившись несколько лет в компании таких друзей, как Мишель де Нотр Дам, которого вы называете Нострадамусом, я уехал из Монпелье, не пытаясь добиться ученого звания, настолько я торопился в Лион, чтобы опубликовать там переве¬денные мною труды Гиппократа. В Лионе я зарабатывал на жизнь лечением бедняков...

–    Вас, конечно, преследовали за незаконную медицинскую практику?

–    Вовсе нет. Наоборот, церковники назначили меня в больницу Отель Дье, где я начал практиковать с 1 ноября 1532 года. Тогда мне было 38 лет. В больнице люди мерли, как мухи. Иногда на одну койку клали по три умирающих, и они лежали там, прижавшись друг к другу, на боку. Когда одному несчаст¬ному нужно было повернуться на другой бок, приходилось поворачиваться всем троим. Несколько лет пришлось работать в Лионе до изнеможения. Но я старался изо всех сил, и поэтому меня любили.

–    Когда же вы написали «Гаргантюа»?

–    О, это особая история, сейчас я вам ее расскажу. Однаж¬ды мой приятель принес мне книжонку с таким названием «Великие и бесподобные хроники огромного великана Гаргантюа». Кто ее накропал, одному богу было известно. О легендар¬ных подвигах этого горластого балагура, любившего повалять дурака, испокон веку рассказывали во Франции няньки чумазой ребятне.

–    Позвольте, разве не вы создали этот образ?

–    Да что вы! Просто приложив все свое усердие и пустив в ход фантазию, безудержную, насколько вам известно, я сплел судьбы Гаргантюа и Пантагрюэля, старинного персонажа фран¬цузского эпоса, воедино... Поскольку книжонку о Гаргантюа в Лионе зачитали до дыр, мне в голову пришла мысль подзарабо¬тать на ней, так как тогда у меня не было ни гроша за душой. Что я и сделал к великой радости людей, не считая сорбоннских зануд и прочих бродяг, которых ничем не проймешь...

Потом я стал врачом одного епископа и добрался с оным до самого Рима.

–    Об этом я знаю. Рассказывают даже, что вы, считая себя недостойным чести поцеловать ноги папы римского, по приме¬ру вашего хозяина, попросили у папы позволения поцеловать его в задницу.

В сердцах метр Франсуа стукнул кулаком по столу.

–     Гнусная ложь, сочиненная жалкими студентишками из Сорбонны в бреду, и университетскими сопляками, которые принимали меня за грубияна и шута,–заорал он.– Все было совсем не так. Я испросил прощения у Его Святейшества за то, что сошел с пути истинного, уйдя из монастыря. Он отпустил мне грехи, и я с чистой совестью стал заниматься медициной, возвратившись в лионскую больницу. В итоге я все таки был удостоен высшего ученого звания доктора медицины в Монпелье. В Лионе у меня был сын от одной аппетитной бабенки. Его звали Теодул. Я доверил его воспитание одному прелату. Но однажды, когда я был в отъезде, мой мальчуган заболел, а священник, положившись на волю божью, дал ему спокойнень¬ко отойти в мир иной.