– Говори, в чем дело, – велела принцесса.

– Да и незнамо что… То ль волна была аспидная с пробелью, то ль водоросль всплыла, но будто помстилось мне, что поднялось из воды чудище страховидное, мастью чернопегое, в аккурат как те кости крапчатые, чо мы в море покидали. Зыркнуло на меня глазом лихим, худодейным, выю‑то ко мне потянуло, усы на загривке встопорщило – тут я враз сомлела и в воду‑то и бултыхнулась.

Речь старой воеводихи лилась напевно и не без украшательств, словно она байку пересказывала, а не докладывала о происшествии, из ряда вон выходящем. Но мону Сэниа смутило только одно: никто и никогда не слыхал еще от Паянны, что ей ведом простой человеческий страх.

Да и Гуен – не той породы живность, которой может что‑либо «помститься».

– Ладно, разберемся, а пока к морю детишек не пускать, – проговорила принцесса севшим голосом – невыносимая усталость навалилась вместе со зловещей тучей. – Буря надвигается, а на тебе сухой нитки пет. Отправлю‑ка я тебя в равнинный замок, там тебе Эрм что‑нибудь сменное подберет, пока одежду просушишь. Отоспишься в тепле…

И‑и, не бери в голову, княжна милостивая! К холоду да мокрети я обвыкнута. А уж ежели гадаешь, куда меня лётом в миг переморгнуть, как тое у вас водится, то вели перенесть меня в отцовские хоромы доброго мово Пыметсушки, давненько он меня к себе зазывает. Батюшка евоный занемог, так может, я в знахарки сгожусь? Там меня и обогреют.

– Воля твоя, – проговорила принцесса с неохотой – не просвещать же прислужницу, что все семейство доблестного дружинника жаждет увидеть у себя не знахарку, а похоронных дел мастера. – Скажи Киху, он в доме у верховного судьи не раз в гостях бывал. Он тебе поможет, я ведь уже велела всем отправлять тебя туда, куда ты пожелаешь, по первому требованию. Только там лишнего не болтай. И к первой луне здесь будь.

Паянна тяжело поднялась с камня, приблизилась к девушке и прямо‑таки нависла над нею темной глыбищей:

– А ведь не затем ты, княжна, на берег подалась, чтобы меня обихаживать. Горе, что ль какое, что так с лица спала?

Мона Сэниа привычно облизнула губы, захолодевшие при одном упоминании о луне, обвела взглядом берег. Пусто.

– Скажи, Паянна, – неожиданно для самой себя торопливо проговорила она, – ты когда‑нибудь изменяла мужу?

Паянна свесила головушку на левое плечо. На лице ничего не отразилось – да и что могла выражать черная, точно из эбенового дерева, маска?

– Ты себя со мной, княжна, не ровняй, ты роду государева; испокон веку повелось – что князю дозволено, то смерду подлому и думать не след, – проговорила она после затянувшегося молчания. – А ежели пала на тебя напасть неодолимая, то позабудь обо всем, дай себе волю и натешься вдосталь, но – один раз. Один‑единый. А потом убей.

– Паянна!

Что – Паянна? Ну что – Паянна? Я служу верно, и уж ежели ты ко мне, старухе, за словом вещим приходишь, я по‑холопски не отбрехиваюсь, а даю тебе совет, который дорогого стоит. Слезыньками моими он напитан, что проливала я, покуда не уразумела: что блудит мой воевода с девками ссыльными – то пустое, на то он и мужик. Все они таковские, ты это крепко запомни.

Да уж, бесценный был совет. Мона Сэниа уже жалела о своем неуместном любопытстве, но не опускаться же до объяснений, что она имела в виду не себя и уж никак не собственного супруга.