– Ты – ничто, – бросила она с отвращением и горечью, одновременно стискивая руку Флейжа и увлекая его в спасительный перелет обратно, на лиловый ковер Игуаны.

Неистовый Тибальд, так огорчительно выдернутый из ситуации, предвещавшей лихую драчку, с трудом сдерживал разочарование, втаптывая один безвинный колокольчик за другим, за неимением лучших противников:

– Ежели мне будет дозволено заметить, – проговорил он, с нарочитой медлительностью засовывая свой десинтор в кобуру, – то этот первобытный общественный деятель явно напрашивался на нечто более ощутимое, нежели отеческое вразумление со стороны представителей цивилизованной державы.

– Представителю цивилизованной державы следовало бы быть повнимательнее, – устало отпарировала принцесса. – Ты видел его глаза? Такие бывают только у тех, кто отмечен «поцелуем анделиса». Их обладатели долго не живут. И страшно подумать, что сталось бы с несчастной Мадинькой, попади она в лапы этому бесноватому. Так что кому‑то из нас еще придется слетать на Ала‑Рани, приглядеть за ней… если конечно отыщем. Ты кувшинчик с лекарством поставь куда‑нибудь в приметное место, чтобы на этот случай был под рукой. Кстати, ты нашу серебряную королеву Ушинюшку как следует поблагодарил?

– Со всеми наинижайшими расшаркиваниями… Только там не до меня было, опять какой‑то переполох в благородном, но небогатом королевском семействе.

Ну вот, и для Алэлова дома, доселе такого благополучного, похоже, началась черная полоса. Только с каких таких пор, а, голос мой своенравный, никому другому не слышимый?

Молчит. Здесь, на Игуане, он всегда молчит. Да и на Тихри его что‑то не было слышно. И на Ала‑Рани. А на Земле?..

А ведь, похоже, что над Первозданными островами тучи начали собираться с той самой поры, как Алэл затеял свою возню с самоцветами. Вот погода и распоясалась. Или нет?

Она невольно подняла глаза к бирюзовому весеннему небу и вздрогнула: сейчас оно было отнюдь не голубым и уж никак не весенним. То, что она приняла за ранние сумерки, оказалось тяжелой пепельно‑лиловой пеленой без единого просвета; это была не грозовая клубящаяся туча, не дымка, предвещающая затяжную морось, а овеществленная тоска, и отчаяние, и безысходность всего мира, готовые пасть на несчастные острова и укутать их до скончания света. Беда, от которой спасения не будет.

– Юрг!.. – невольно вырвалось у нее, и она вдруг осознала, что впервые в жизни призывает его так жалко и беспомощно. Силы небесные, да что же с ней, такой своенравной, стало?

А звездный эрл возник на пороге шатрового покоя без промедления и совершенно очевидно – без малейших предчувствий; сынишка под мышкой, ногами дрыгает, и оба перемазаны манной кашей.

– Что‑то мамочка наша сегодня быстро прилетела! Ю‑ю брыкнулся, выскальзывая из отцовских рук, с уморительной серьезностью оглядел хмурые небеса:

– Погода неретная.

Он еще частенько путал буквы.

– Ух ты, мой звездопроходчик, от горшка два вершка! – умилился отец. – Ну, погоди, еще каких‑нибудь пара‑другая годков, и мы с тобой всю галактику облетаем! Заметано?

– Жаметано. – Серьезность у него ну просто неподражаема.

– Прекрати учить ребенка плебейским выражениям! – Ну вот, теперь можно заслониться от всех своих замогильных предчувствий обыкновенными семейными пререканиями.

– Ого, от королевской дочери слышу, твое мое величество; только на Джаспере, насколько я в этом разбираюсь, после Темных Времен плебеев не осталось, одни аристократы. Хотя, если вспомнить Джанибастову сво… свински воспитанных коллег, то простолюдины мне как‑то больше по душе.