– А что препятствует перейти от слов к делу? – не совсем учтиво перебила его принцесса, приятно ощутив пониже ребра самый надежный аргумент в пользу действия – десинторную кобуру, на дне которой еще совсем недавно лежало погибельное кольцо. – Этот ваш бог‑лунатик, повелитель тьмы?

– Он – не бог, – раздалось ответ. – Только местное божество. Живой идол, летучее порождение лунного света. А что до тьмы, то ею нельзя повелевать, ибо ее не существует.

Принцесса даже затрясла головой, словно приводя в порядок то, что никак не укладывалось в мозгу.

– Прости меня, – проговорила она осторожно, чтобы не брякнуть что‑нибудь на счет старческого маразма. – А где же, в таком случае, я натыкалась тут на всякие углы, как не в темноте?

Глаза в щелочках полуприкрытых век на обезьяньем личике засияли еще ярче.

– Там просто не было света. Как здесь вот нет… – Дырочки ноздрей к него на пожухлом личике зашевелились, как у кролика. – Ну, к примеру, дыма. Но дым есть, а бездымья – нет. Не существует. Как и тьмы. Напридумывали лишних слов… Темнота – это тоже свет, только равный нулю. Непонятно?.. Тогда просто запомни: темноты нет, как нет холода, нет зла. Нет даже смерти, а есть только жизнь, вот она, существующая, тянется, тянется, тянется… а в какой‑то следующий миг она уже в прошлом. И все.

Ты слушай его, слушай, он уже сделал тебе королевский подарок: научил легко умирать.

– Но ведь в таком случае и жизнь – только слово, ее ведь руками не потрогаешь!

– Мудрое дитя, почему мы с тобой так поздно встретились?.. Жизнь – это… это слово, действительно всего лишь придуманное слово, но она овеществляется в каждый миг своего течения… – Он бормотал едва слышно, захлебываясь торопливыми словами, словно боялся не успеть выговориться. – Вот ты шла сюда: существовали твои юные ноги, которые ступали по камню, который согревался от касания твоих санда… лий…

Голос вдруг точно надломился и смолк. Закрылись глаза. Может быть, лучше уйти потихоньку, оставить его в покое?

Как ты не понимаешь – для него последним счастьем осталось не узнавать что‑то новое, а передавать тебе все самое важное, накопленное за бесчисленные годы.

Мне? Это за какие такие прегрешения? Последние минуты – и дарить их совершенно постороннему человеку, которому вся эта старческая мудрость нужна, как…

Не торопись. Поймешь.

Одинец глубоко вздохнул, набирая сил для окончания своего монолога, и девушке показалось, что зашевелилась укрывающие его листья, словно он хотел выпростать руку, чтобы удержать ее подле себя.

– Я здесь, я не уйду, – шепнула она. Что поделаешь – жалко ведь человека.

– Твоя жизнь… Да. Это и твоя кожа, что отражала поток тех мельчайших искорок, который называется светом; боль от удара об острый… несомненно существующий… угол – это и всплеснувшаяся в твоих сосудах кровь, и крошечные молнии, пробегающие по нервам; даже твоя мысль о том, что ты блуждаешь в темноте…

Он захлебнулся собственным сбившимся дыханием; она обождала, пока он переводил дух, и не удержалась:

– А разве мысль существует?

– Несомненно! – выдохнул он с неожиданной силой. – Это те же крошечные, почти неуловимые молнии, которые навечно уходят за пределы наших тел…

Он снова поперхнулся, но упрямо продолжал:

– Мы открыли это еще там… на нашей прародине, – произнес он извиняющимся тоном. – Если бы у меня достало времени передать тебе хоть частицу…

Щелочки век совсем сомкнулись.