Лронг с усилием приподнял уголки губ, что должно было означать улыбку.

– Я представляю себе его счастье… – Голос осиротелого князя был тусклым, как шелест погребального покрова: разумеется, никакого счастья он сейчас не в силах был представить.

Но в иллюзорный круг своих забот ей удалось его втянуть. И то хорошо.

– Вот то‑то меня и беспокоит, – продолжала лепетать принцесса, – что этот беспутный батюшка вовсе не радуется своему младенцу! Хотя нет сомнений, что это действительно менестрелев сын. Даже голос – как у птицы лесной. Правда, мать у него, судя по его личику, немножко странновата…

– Она с твоей дороги или чужестранка?

– Это покрыто мраком его беспамятства, потому что Харр о ней даже ни разу не упомянул. Какая‑то страшная боль стоит между ним и его прошлым. Но, насколько можно судить по малышу, подружка Харрова не принадлежит ни к одному из племен Джаспера или Тихри.

– Так ты даже не знаешь, где он находился все это время?

Это долгая история. – Мона Сэниа оперлась локтями о колени, опустила подбородок на сцепленные пальцы; Лронг слушал, зачарованный голосом, который чудился ему в каждом сне, и принцесса радовалась, что отвлекает его от печальных раздумий. – Я сама виновна в том, что он очутился неведомо где – попался под горячую руку, ну, со мной бывает… А я не очень за него беспокоилась, ведь он сам только и мечтал, как о странствиях по еще нехоженым тропам. Но так получилось, что земля его скитаний оказалась неведомой не только для него, но и для нас. Когда я спохватилась и решила вернуть нашего менестреля назад, оказалось, что того места, куда я его отправила, уже не существует…

– Как же он сам‑то уцелел?

– Об этом только он один и сможет рассказать, когда память снова будет ему подвластна. Ведь может статься, что побывал он в краях, изобилующих колдунами и магами. А что дело тут в чародействе, сомнений нет: ведь вернулся же он назад неведомо как. Мы с супругом моим перебрали всех, кто обитает на Игуане – нет, ни один не причастен к непостижимому возвращению нашего бродяги.

Лронг провел ладонью по перечеркнутому косичками лбу, разглаживая собравшиеся над бровями морщины.

– А не допускаешь ли ты, госпожа дум моих, что он сделал это… сам?

– Сам? – Она в изумлении уставилась на тихрианского правителя. – Что ты говоришь, мудрый Лронг? Разве известно, что хоть кто‑то из твоих подданных совершал, как мы, мгновенные перелеты через ничто  ?

– Я об этом не слышал, – покачал он головой, в которой она заметила первую поблескивающую седину. – Но надо спросить сибиллу, он у нас знаток всех сказок и преданий.

– Погоди, добрый мой Травяной Рыцарь, – проговорила она с мягкой улыбкой. – Я еще хочу побыть с тобой. А если сибиллу позовешь, то потом его из шатра не выставить будет; знаю я его, старого болтуна.

Но Лронг уже решительно поднялся и, подойдя к дверному проему, приподнял полог:

– Эй, сибиллу сюда!

Ответа не последовало, но было слышно, как прытко затопали тяжелые сапоги, и не одни. Что‑то острожен стал князь, раньше у его шатра такого караула не было.

– Малейшее желание твое – закон мой, – как бы оправдываясь проговорил он, возвращаясь на прежнее место. – Да и сибиллушку пожалеть надо, убивается он…

Мона Сэниа поняла: старый сморчок стал дорог Милосердному князю хотя бы потому, что скрашивал последние дни его тихо угасавшего отца.