Прекрасно! Еще немного, и ты у цели.

Да? А вот ему, по‑видимому, кажется, что у цели – он.

– Осторожно, – не сдержалась она, – не тряси головой – корона слетит.

По надменным – с ума сойти, какой красоты! – губам проскользнуло что‑то вроде улыбки.

– Я был прав, – пробормотал он удовлетворенно, – какое‑то время я буду избавлен от скуки.

Он спокойно наклонился, и в следующее мгновение она почувствовала сухое и жесткое прикосновение его губ. Это не было даже поцелуем – бесстрастное наложение печати владычества, не порождающее никаких чувств, даже гнева.

Он отстранился, и только тогда, в миг разъединения их губ она почувствовала жгучую боль – так однажды в юности, залетев вместе с братьями в северную ледяную пустыню, она на лютом морозе голой рукой дотронулась до обнаженного клинка. Держать его было холодно. Отрывать – нестерпимо.

– Мне же больно! – вырвалось у нее с возмущением, к которому примешивалось удивление – жестокость, несомненно, была его неотъемлемой чертой, но не в такой же примитивной форме…

Снова властный взмах руки, от одного ее плеча до другого, и они были свободны от невидимых уз. К сожалению, и от платья – тоже.

– Сейчас, девочка, тебе будет еще больнее, – с пугающим хладнокровием пообещал он.

Ради твоих богов, перестань, наконец, сопротивляться!

Спасибо за бесполезный совет.

– Да? – Брови ее выразительно дрогнули. – Ты так думаешь?

– Ты никак не можешь смириться с тем, что находишься в моей власти. Мне это нравится. Но сейчас и ты испытаешь, каким мучительным и сладким блаженством может быть беспредельное подчинение мне.

Кажется, он перестал ее забавлять. Да и время, которое она отводила на это маленькое приключение, истекло.

– Боюсь, – проговорила она с точно таким же хладнокровием, – что тебе самому придется смириться с тем, что ты не владеешь ничем – ни моим телом, ни даже моей жизнью. Потому что я по собственной воле могу погасить ее огонек в любой миг прежде, чем ты последуешь своему капризу. И я не думаю, что такой всемогущий чародей, как ты, сможет опуститься до труполюбия.

Он задумчиво склонил голову набок, точно огромная печальная птица, и впервые его черты согрела теплота человеческой грусти.

– Какое же ты юное дитя, – проговорил он едва слышно, – ты даже не успела научиться страху смерти… Что ж, оставь себе и свою быстролетную жизнь, и свое неумелое бесчувственное тело. Пока. Но твоя душа уже принадлежит мне, потому что с того мига, когда твои губы познали невыносимую боль расставания со мной, память об этой муке останется в тебе до последнего часа твоей жизни. Сначала ты будешь вспоминать о ней с ужасом, потом – с удивлением, но постепенно она станет для тебя притягательной отравой, противостоять которой ты будешь не в силах. И ты пойдешь искать меня, но только теперь тобой будет владеть не праздное любопытство, а неподвластное разуму желание снова и снова изведать эту боль… Закрой глаза!

Его черные крылья взметнулись над ними, образуя шелестящий шатер, заслоняющий собою весь Сумеречный Замок.

– Закрой глаза, – повторил негромкий властный голос, и она послушно опустила ресницы.

Где ж ему было догадаться, что это ровным счетом ничего не значит – крошечные агатовые зрачки ее обруча были зорче орлиного ока. Теперь прямо перед собой она видела янтарное светящееся колечко, которое он держал в руке.

– Сейчас ты забудешь то, как нашла дорогу в мои чертоги, и все, что было здесь с тобой, что ты видела и слышала.