— Иди и почитай книгу, которую я тебе купила, — говорит Клаудия; ее авторучка снует по бумаге.

— Я уже читала.

— Тогда.. — Клаудия замолкает, быстро проглядывает написанное и что-то обдумывает. Потом поднимает глаза на Лайзу — надоедливую маленькую тень у окна. — Не надо грызть ногти, милая. И не тяни штору.

Лайза молчит. Она выпускает изо рта ноготь, а из рук — штору, но остается на прежнем месте. Клаудия берет еще один лист бумаги, пишет.

— Пожалуйста, Лайза, иди займись чем-нибудь. У меня совсем нет времени. Мне надо ответить на эти письма. Потом мы куда-нибудь сходим.

— Я не знаю, чем заняться, — говорит Лайза через минуту … две минуты.

Все, хватит, думает Клаудия, в следующий раз найму кого-нибудь из агентства, чтоб сводили ее в зоопарк, не важно куда… Нужно иметь особую натуру, чтобы ладить с детьми. Я этого не умею. И слава богу.

У Клаудии ногти, как ярко-розовые сахарные мышки. Если б у тебя были такие ногти, ты была бы как Клаудия, могла бы делать, что хочешь, говорить, что хочешь, ходить, куда хочешь.

У тебя бы не было времени, совсем-совсем, ты бы приходила, потом уходила: скажи швейцару, пусть вызовет нам такси, милая, и давай скорей-скорей надевай пальто.

Бабуля говорит, что, если будешь грызть ногти, на тебе никто не захочет жениться. На Клаудии никто никогда не женился. Джаспер и Клаудия не женились, потому что не любили друг друга настолько сильно, так говорит Клаудия. Надо очень полюбить, чтоб жениться. А если ты грызешь ногти, на тебе никто не женится, даже если полюбит. А красить ногти розовым лаком нельзя, пока не вырастешь, а этого никогда не будет. У Клаудии на туалетном столике много маленьких бутылочек с розовым лаком разных оттенков — «розовый клевер» и «розовый румянец», «ярко-розовый» и «гавайский красный». У бабули на туалетном столике одеколон, и банка кольдкрема, и щетка для волос, и зеркало в серебряной оправе.

«Иди займись чем-нибудь», — говорит Клаудия. Я не могу, кричит Лайза. Я не могу не могу не могу я не знаю куда идти и чем заняться я хочу чтоб у меня были такие розовые ногти как у тебя я хочу чтоб я была ты а не я, я хочу чтобы ты посмотрела на меня я хочу чтобы ты сказала мне какая я красивая.

5

— Бог, — говорит она, — беспринципный ублюдок, вы не находите?

Сиделки, одной из которых двадцать один, а другой — двадцать четыре, на мгновение застывают, прервав расторопное взбивание подушек и подтыкание одеял. Они обмениваются быстрыми понимающими взглядами.

— Боже ж мой, — говорит белокурая сиделка, — смешно вы сказали. Вам чай или кофе, мисс Хэмптон?

— Подождите, — перебивает Клаудия, — не может быть, чтоб вы, работая в таком месте, никогда об этом не задумывались. Так да или нет?

— Я в религию не верю, — говорит темноволосая сиделка. — А вот моя мать ходит в церковь. Так вам чай или кофе, голубушка?

— Что ж, я надеюсь, она знает, что делает, — отвечает Клаудия. — Чай. Без сахара.

Я бы никогда не дала согласия, чтобы Лайзу крестили. Джасперу не было до этого дела. Бабки, вступив в коварный сговор провернули это дельце у меня за спиной, отвезя ее к приходскому священнику в Сотлее (засим, не сомневаюсь, последовал чай для нескольких избранных друзей). Я узнала об этом спустя несколько месяцев, совершенно случайно, и набросилась на обеих. Что это? — вопрошала я. — Прививка от бесовщины? Договор с Богом? А меня кто спросил? Они защищались, сообразно своим способностям. Мы не спросили, потому что ты была так занята, говорила мама.