Я разбила над миской яйца, взболтала их палочками для еды. «Люблю»? Странное эхо от этого словечка долго отдавалось в ушах. Пока оно затихало, я взбалтывала будущий омлет и остановилась, лишь когда заныла рука.

– И что же дальше? – уточнил он негромко.

– Дальше?.. Э э… Ах, да! Поджарю свиные котлетки.

Его появление сбивало мне все кулинарные ритуалы.

– То есть омлет ты жарить не будешь?

– Не сейчас. Пускай чуток настоится, будет вкуснее…

Мы были одни: Коренёк убежал играть в парк. Полуденное солнце рассекло пейзаж за окном пополам: половина садика на свету, половина в тени. Ветра не было, занавески распахнутого окна застыли, будто на фотографии. Профессор изучал меня так же пристально, как нащупывал неизвестную точку в пространстве во время своих раздумий . Зрачки его, как это ни странно, почернели до полной прозрачности, а ресницы едва заметно подрагивали при каждом вздохе. Казалось, он пытается разглядеть нечто очень близкое взглядом, которым обычно окидывают горизонт. Я обваляла котлетки в муке, выложила на сковородку.

– А почему ты их раскладываешь именно так?

– Потому что в центре сковородка горячее. Чтобы все прожарились одинаково, их нужно почаще менять местами.

– Вот оно что? Лучшее место никому не достается надолго. Его приходится уступать – каждому понемногу, верно?

Сказав это, он кивнул – так, будто для решения его сверхсложной головоломки только и не хватало секрета прожарки моих котлеток. Дразнящие запахи заполнили паузу между нами.

Уже порезанные перцы и лук я перемешала, заправила оливковым маслом, приготовила салат. И наконец пожарила омлет. В который вообще то планировала добавить еще и тертой моркови, но под таким суровым надзором от коварства пришлось отказаться.

Он не говорил уже ничего. Только втянул в себя запах нарезанного мною лимона, а затем наклонился чуть ближе, чтобы разглядеть, как лимонный сок, смешиваясь с растительным маслом, превращается в молочно белый тягучий соус. И лишь когда я выставила перед ним на стойку дымящийся омлет, он наконец то перевел дух.

– Даже не знаю… – не выдержала я. – Что же такого интересного в моей стряпне?

– Я просто люблю смотреть, как ты готовишь, – повторил Профессор. Оторвавшись от стойки, он бросил взгляд за окно и, удостоверившись в том, что первая звезда загорелась именно там, где нужно, скрылся в своем кабинете. Уходил он так же, как и появился, – без единого звука, и одно лишь закатное солнце озаряло его сутулую спину.

Я посмотрела на свои руки. На приготовленную еду. На свиные котлетки под лимонными дольками, свежайший салат, мягкий желтый омлет. Самые заурядные блюда, которые, впрочем, смотрелись весьма аппетитно. Как и все, кого мы счастливы видеть снова и снова в завершение каждого дня…

Я взглянула опять на ладони. И мое сердце вдруг захлестнула такая дурацкая радость, словно я только что наконец доказала Последнюю теорему Ферма.

Сезон дождей миновал, в Барселоне открылась Олимпиада, у Коренька начались каникулы, а Профессор все продолжал свою битву с головоломкой. И я все ждала с нетерпением, когда же он наконец попросит меня сгонять на почту, чтобы отослать его решение в Journal of Mathematics.

Жара стояла невыносимая. Кондиционеров во флигеле не было – как, впрочем, и сквозняков, – но мы с Кореньком не жаловались. Хотя куда нам, слабакам, до выносливости Профессора, который даже в тридцатипятиградусную жару мог высидеть в закупоренном кабинете, скрючившись за столом и даже не снимая костюма. Словно и правда боялся: стоит стянуть пиджак – и все выстроенные им доказательства рухнут, точно Вавилонская башня. Записки на нем поблекли и пропитались потом – так же, как и любой уголок его тела.