Вспоминаю свою маму. Надо сказать, это происходит очень часто, и для этого мне не обязательно натыкаться взглядом на пару «мама и дочка». Мысли соскальзывают на проторенный путь, — а какой бы мы были парой? Какие бы у нас сложились отношения, будь она жива? Была бы я из тех, кто постоянно бунтует против родительского гнета и ни под каким видом не допускает мать к своим секретам, особенно в сердечных делах? Или я принадлежала бы к другому сорту дочерей — нежных и открытых, как, например, Марго, которая созванивается со своей матерью по нескольку раз в день? Нравится думать, что мы были бы очень близки. Не то чтобы я хотела иметь в ее лице этакую подружку «не разлей вода», «дай платье поносить» — для этого моя мама была слишком строгая. Мне представлялась близкая душа, которой можно без утайки поведать и о Лео, и о разговоре в ресторане. Я бы ей все-все рассказала — как он за руку меня держал, как я сейчас переживаю...

Что бы она сказала на это? «Я так рада, что ты нашла Энди! Он мне совсем как сын. Тот, другой твой бойфренд мне, по правде говоря, никогда не нравился».

Ну, так бы любая мать сказала. Закрыв глаза, пытаюсь представить себе маму до того, как она заболела, — не часто и позволяю себе такие воспоминания. Миндалевидные оре¬хового цвета глаза — совсем как у меня, только едва замет¬но раскосые. «Томные глаза», как называл их отец. Высо¬кий гладкий лоб. Густые блестящие волосы. Она всегда но¬сила одну и ту же модную в то время средней длины стриж¬ку, собирая волосы в короткий хвостик, когда работала по дому или в саду. Еще помню небольшую щербинку между передними зубами и привычку прикрывать рот, когда сме¬ется.

Повинуясь моему воображению, мама смотрит на меня твердым, но добрым взглядом — учителю математики в ря¬довой городской школе без такого не обойтись — и гово¬рит с исконно питсбургскими интонациями: «Послушай-ка меня, Элли. Не вздумай забивать себе голову мыслями об этой случайной встрече! Что первый раз вы встретились, что сейчас — это абсолютно ни-че-го не значит. В жизни часто так бывает».

Так хочется верить, что мама дает мне советы издалека, оттуда, где она сейчас! Против воли возвращаюсь мыслями к нашей с Лео первой встрече — в зале Верховного суда штата Нью-Йорк. Случилось так, что и меня, и Лео назначили присяжными заседателями в один и тот же октябрьский день — помнится, во вторник. Все мы, бедолаги, выглядели словно заключенные, которых согнали в тесную комнату без окон и с плохой акустикой и усадили на неудобные металличе¬ские стулья. Вдобавок от кого-то невыносимо разило потом. Все оказалось делом случая, именно поэтому наше знаком¬ство долгое время казалось мне ужасно романтичным.

Мне тогда было всего двадцать три. Правда, я себя чув¬ствовала гораздо взрослее — из-за того, возможно, что не питала совершенно никаких иллюзий и несколько побаи¬валась самостоятельной жизни. Любой будет чувствовать себя неуверенно, когда привычный студенческий мир позади, а впереди — ни плана, ни цели. Денег нет. Мамы тоже нет.

Мы с Марго приехали в Нью-Йорк год назад, сразу пос¬ле окончания университета. Она получила завидное место менеджера по маркетингу, да не где-нибудь, а в головном офисе «Джей Крю», а у меня было предложение из родного Питсбурга — место банковского клерка. Туда я и собира¬лась вернуться после колледжа и жить с папой и его новой женой Шэрон — довольно милой, но навязчивой женщи¬ной с пышной грудью и старомодным мелированием. Из¬менить первоначальный план и переехать в Нью-Йорк меня уговорила Марго. Она довольно долго меня обрабатывала и живописала волнующую жизнь в Большом Яблоке. Я неохотно согласилась. Нет, не потому, что поверила: если добь¬юсь успеха в Нью-Йорке, то добьюсь его везде. Скорее пото¬му, что трудно было расстаться с Марго, а еще труднее — пред¬ставить, как в моем доме, в мамином доме, хозяйничает дру¬гая женщина.