Она нежно покачала дочь и сказала:

— Прости меня, Эллен.

Я кивнула.

— Прости, что не рассказала тебе о Лео... Прости, что не поддержала.

— И ты меня тоже прости. Пожалуйста...

Мы поплакали все втроем, вместе с Луизой, а потом за¬смеялись. Такие чувства бывают только у самых близких подруг и сестер.

Закрываю глаза. Самолет набирает скорость и взмывает в небо. Я больше не боюсь летать на самолете — по крайней мере, не так боюсь, как когда-то, — но в момент взлета все¬гда чувствую давние отголоски беспокойства, которые сме¬шиваются с воспоминаниями. Только в воздухе я вспоми¬наю Лео. Может, из-за того, что мы когда-то летели рядом, а может, потому, что отсюда виден его дом. Ровно год и один день назад я стояла перед этим домом.

С того времени я ни разу с ним не говорила: не ответи¬ла на два его звонка; не написала письма, даже когда от¬правляла ему снимки с Кони-Айленда вместе с его фото¬графией, снятой на пляже. Мелькнула мысль вложить в конверт записку со словами, которые я долго прокручива¬ла в голове: «Спасибо за все... Прости... Я всегда буду лю¬бить тебя...»

Все они, до единого, — чистая правда. Но лучше оста¬вить их невысказанными, эти слова. Так я решила. И еще я решила никогда не говорить Энди, как близка была к тому, чтобы все потерять. Лучше я буду держать этот день в памя¬ти, глубоко в душе, чтобы он напоминал мне простую исти¬ну: любовь — наш собственный выбор, наша собственная верность, крепость уз, что нас связывают.