|
На "младого мудреца" Критон нисколько не походил, и все же от его дерзких речей Коломбину бросило в жар - прежде с ней никогда так не разговаривали. Она присмотрелась к откровенному господину повнимательней и решила, что он, пожалуй, чем-то похож на лесного бога Пана. - Я хочу научить вас страшному искусству любви, юная Коломбина, - проворковал козлоногий обольститель и стиснул ее руку - ту самую, которую еще недавно сжимал Петя. Коломбина стояла словно одеревеневшая и послушно позволяла мять свои пальцы. С папиросы на пол упал столбик пепла. В эту минуту по салону пронеслось быстрое перешептывание, и все повернулись к высокой кожаной двери. Сделалось совсем тихо, послышались мерные приближающиеся шаги. Потом дверь бесшумно распахнулась, и на пороге возник силуэт - не правдоподобно широкий, почти квадратный. Но в следующее мгновение человек шагнул в комнату, и стало видно, что он самого обыкновенного телосложения, просто одет в широкую черную мантию наподобие тех, что носят европейские судьи или университетские доктора. Никаких приветствий произнесено не было, однако Коломбине показалось, что стоило кожаным створкам бесшумно раскрыться, и всё вокруг неуловимым образом переменилось: тени стали чернее, огонь ярче, звуки приглушенней. Сначала вошедший показался ей глубоким стариком: седые волосы, по-старинному остриженные в кружок, короткая белая борода. Тургенев, подумала Коломбина. Иван Сергеевич. Ужасно похож. Точь-в-точь как на портрете в гимназической библиотеке. Однако, когда человек в мантии встал подле жаровни и багровый отсвет озарил снизу его лицо, оказалось, что глаза у него вовсе не стариковские - черные, сияющие, и пылают еще ярче, чем угли. Коломбина разглядела породистый нос с горбинкой, густые белые брови, мясистые щеки. Маститый - вот он какой, сказала себе она. Как у Лермонтова: "Маститый старец седовласый". Или не у Лермонтова? Ах, неважно. Маститый старец обвел медленным взглядом присутствующих, и сразу стало ясно, что от этих глаз не утаится ни единая деталь и даже, возможно, ни одна потаенная мысль. Спокойный взгляд всего на миг, не долее, задержался на лице Коломбины, и та вдруг покачнулась, вздрогнула всем телом. Сама не заметила, как выдернула руку из пальцев "учителя страшной любви", прижала к груди. Критон прошептал ей на ухо - насмешливо: - А вот еще из Пушкина. Не только первый пух ланит Да русы кудри молодые. Порой и старца строгий вид. Рубцы чела, власы седые В воображенье красоты Влагают страстные мечты. - Это у вас, что ли, "русы кудри молодые"? - огрызнулась уязвленная барышня. - Да и вообще, ну вас с вашим Пушкиным! Демонстративно отошла, встала рядом с Петей. - Это и есть Просперо, - тихонько сообщил тот. - Без тебя догадалась. Хозяин дома метнул на шепчущихся короткий взгляд, и сразу наступила абсолютная тишина. Дож протянул руку к жаровне, сделавшись похож на Муция Сцеволу с гравюры в учебнике истории для четвертого класса. Вздохнул и произнес одно-единственное слово: - Темно. А потом - все присутствующие так и ахнули - положил раскаленный уголь себе на ладонь. И в самом деле Сцевола! - Пожалуй, так будет лучше, - спокойно произнес Просперо, поднес огненный комок к большому хрустальному канделябру и зажег одну за другой двенадцать свечей. Осветился круглый стол, накрытый темной скатертью. Мрак отступил в углы гостиной, и Коломбина, наконец-то получившая возможность рассмотреть "любовников Смерти" как следует, завертела головой во все стороны. - Кто будет читать? - спросил хозяин, садясь на стул с высокой резной спинкой. Остальные стулья, расставленные вокруг стола, числом двенадцать, были попроще и пониже. Откликнулись сразу несколько человек. - Начнет Львица Экстаза, - объявил Просперо. |
