Макарыч оглядывал знакомое, но уже ставшее чужим зимовье. Чужие руки сняли со стены иконы. А на лежанке, которую любил Акимыч, сушились сапоги. Чужие, корявые. Может, и неплохой человек новый лесник. Но зачем так быстро разрушил он привычный мир Акимыча? К чему по-грубому вмешался в него? От этого изба, и та съежилась. На себя не стала походить. Макарыч глянул на стол. Заметил хлопоты хозяина. Удивился.

— Зазря ты ето.

— Почему?

— Не до едова.

— Напрасно. В дорогу надо сытыми отправляться.

— Сыты по горло.

— Все умрем когда-нибудь.

— Не об кажном жалковать станут.

— Живому о жизни думать надо.

— Смертному о смерти забывать грешно.

— Но тогда жить будет скучно.

— Веселье — миг.

— Его и ценить надо.

— Не наставляй, не батюшка. Я ить, поди, от тибе годами вполовину поболе. Знаю, што почем. Каво ценить, каво закинуть надобно — давно нам ведомо. Нонешние все в умники лезуть. Хочь в голове, окромя шелудивости, ни хрена не сыщешь. Ровно мы старые зазря свое отмаялись. Суютца не в разговор — в душу. И все без спросу, поганцы. Будто так спокон веку заведено.

Мужик заерзал на лавке. Отвернулся.

— А я и не поучаю. Хотел помочь.

— Чем жа?

— Не знаю.

— Нам едино всем ето горе. В ем ты не подмога, не утеха.

— У меня, когда на фронте был, многие на глазах погибли. Жаль. А что сделаешь?

— То хронт.

— Этот же Акимыч немолодой был. Слышал я.

— Ну дак што?

— Наверное, время его подошло?

— Чево?

— Умереть.

— Холера безголовая. Поди, с тобой рядом толковая мужики сгинули. Им ба жить. Ан ты, дурак, не сгинул. Верно ли эдак-то?

— Да хватит вам! Давайте помолчим. Может, и не придется больше побывать здесь. А вы сцепились. Нашли время! — вмешался Колька.

Макарыч сконфуженно смолк. Хозяин закурил. Поглядывал на всех зло, отчужденно.

Авдотья посмотрела в окно. Там над тайгою собирались дождевые тучи.

— Можа, в путь с Богом? — робко спросила она Макарыча.

— Вообще-то пора, — поддержал ее Колька.

— Сбирайтесь в телегу. Пойду за конем, — встал Макарыч.

Не прощаясь с хозяином — не мог забыть обиду, он шагнул за порог. Колька с Авдотьей вышли тут же.

Колька не захотел возвращаться домой в зимовье. Узнав об этом, Макарыч даже с лица сменился. Но парень не шутил:

— Надо мне ехать. Пора. Понимаешь?

— Чево жа, уразумел враз.

— Не обижайся.

Сопнув носом, Макарыч за кисетом полез. Чтоб задавить, не выдать горе свое стариковское.

— Знать, осерчал?

— Да нет, я сразу говорил тебе.

— А на дорогу деньги надоть. Возьмешь и в обрат. Держать не стану.

— Доехать хватит.

— Хочь харчей прихватишь.

— Ни к чему.

Лесник вздохнул. Понял, что уговаривает напрасно.

— Не обессудь. Воля твоя. Коль чем забидил, не поминай лихом.

— Все нормально.

— Ну, прощевай. Прописывай, как чево.

— Ладно.

— А ждать тибе кады?

Колька замялся. Макарыч ждал.

— Наверное, не скоро.

— Пошто?

— Закончу, уж тогда.

— Сустренимси ли на етом свете? — опустил голову Макарыч и слез с телеги.

— Встретимся, отец, ты не бери плохое в голову, — попытался утешить Колька.

— Кабы подвезло.

Колька взял в руки чемодан. Ткнулся в щеку Макарыча. И ушел.

Лесник долго смотрел ему вслед.