|
Он ждал вопроса и, не дождавшись, выпалил сам: - Джина не вернулась. - Да, мне сказали, - поставив дымящуюся чашку на прилавок, пробормотал Фернан. Значит, и здесь говорили об этом. Не Фредо - это точно: тот не ходил в бары Старого Рынка. Может, Луиджи? Но как мог Луиджи узнать об этом, если его сын, уходя от Ионы, направился в сторону города? Похоже, они и вправду расспросили девушку-калеку, когда та выходила из автобуса. Иона ничего не понимал. В этой внезапной подозрительности было нечто удивительное. В тот раз, когда Джина отсутствовала три дня, это не вызвало никаких комментариев, разве что некоторые посматривали на него с насмешкой. Один лишь мясник осведомился: - Как жена? - Очень хорошо, - ответил Иона. Ансель, заговорщицки оглядевшись по сторонам, воскликнул: - Черт возьми! Почему же то, что полгода назад забавляло людей, воспринималось теперь как трагедия? Будь Иона один на один с Ле Буком, он бы не удержался и спросил. Нет, пожалуй, из стыдливости не решился бы, но желание испытал бы сильное. Но почему ему хочется объясниться, словно он в чем-то виновен? - Джина, должно быть, задержалась, - не совладав с собой, бросил Мильк с плохо разыгранным безразличием. - Конечно, - стараясь, не смотреть ему в глаза, вздохнул Ле Бук. Что он, Мильк, сделал дурного? Вчера утром, когда Джина уже уехала, он чувствовал себя с ними на равной ноге. И вдруг ему дали упасть, ничего не объяснив, не предоставив возможности защититься. Но он же ничего не сделал, ничего! Неужели он должен кричать об этом? Иона так разволновался, что спросил, словно не зная цену чашки кофе: - Сколько? - Как всегда, тридцать франков. Вся площадь наверняка судачит о нем. Наверняка уже ходят слухи, о которых он еще не знает; несомненно, произошло какое-то недоразумение, и его можно рассеять несколькими словами. - Я начинаю беспокоиться, - добавил он с вымученной улыбкой. Слова упали в пустоту: Ле Бук остался невозмутимым, как стена. Иона вел себя не правильно. Он слишком много говорил. Казалось, он защищается еще до обвинений. Однако никто покамест не осмелился обвинить его в том, что он избавился от Джины. Разве что Фредо. Но этого все вокруг считали взбалмошным парнем. Еще раз: он, Иона, ни в чем не виноват. Ему нечего скрывать. Если он и говорил о Бурже, то лишь из деликатности по отношению к Джине. Тогда он еще не открывал свою шкатулку и полагал, что жена ушла на одну ночь, от силы на две. Неужели было бы лучше, если бы он ответил: "Она в постели с каким-то мужчиной"? Мильк считал, что упомянул о Бурже не из тщеславия или ложного стыда, и, похоже, сам верил в это. Будь он тщеславен, он не вступил бы в брак с Джиной, которую никто не хотел взять в жены; весь квартал смеялся, увидев ее в белом подвенечном платье. Анджела - и та пробовала протестовать. - Все мои подруги венчались в белом, - отрезала Джина. - Твои подруги это не ты. - Ни одна из них не была девушкой, когда выходила замуж, если ты это имеешь в виду; да и ты сама, выходя за папу, - тоже. То, что она сказала про подруг и мать, было, по-видимому, правдой. Анджела промолчала. Однако другие не выставляли себя напоказ, как Джина. Иона, вероятно, тоже выглядел смешным, когда в парадном костюме выходил под руку с ней из церкви, но это не мешало ему гордо посматривать по сторонам. |
