|
Я начал собирать их еще в лицее, когда мне было всего тринадцать, и продолжаю до сих пор. - Кто, кроме жены, видел у вас эти марки? - Никто. - Стало быть, вы не можете доказать, что они действительно лежали в шкафу? Мильк стал спокоен, терпелив, почти равнодушен, словно речь шла не о нем и Джине: это произошло, вероятно, оттого, что он как профессионал почувствовал почву под ногами. - В большинстве случаев я могу доказать, когда и где я их купил или выменял - некоторые лет пятнадцать назад, некоторые года два-три. Филателисты - замкнутый мирок. Почти всегда известно, где находятся редкие марки. - Простите, но я перебью вас, господин Милые. Я ничего не понимаю в филателии. Сейчас я пытаюсь поставить себя на место судьи. Вы жили, я сказал бы, очень скромно - надеюсь, вы не обиделись на это определение? - и тем не менее заявляете, что имели марок на несколько миллионов и что ваша жена забрала их с собой. Кроме того, вы заявляете, что в большинстве случаев можете даже доказать, что какое-то время назад стали их владельцем. Верно? Иона кивнул, слушая новое "ку-ка-ре-ку", и комиссар, которому это надоело, направился к окну. - Не возражаете? - Как вам угодно. - Так вот, прежде всего встает вопрос: можете ли вы доказать, что в прошлую среду эти марки еще были у вас - вам ведь ничто не мешало давно их продать? - Нет. - А можете ли вы доказать, что их больше у вас нет? - Их нет в шкатулке. - Но это же все теория, не так ли? Что вам мешало положить их в другое место? - Зачем? Чтобы обвинить Джину - вот что имел в виду комиссар. Чтобы все поверили, что она сбежала, украв его состояние. - Теперь видите, до чего трудна и деликатна моя задача? По неизвестной причине жители вашего квартала питают к вам неприязнь. - До последних дней они были очень добры ко мне. Комиссар внимательно посмотрел на него, и Иона прочел в его глазах объяснение. Комиссар тоже не понимал. Через его кабинет прошло множество самых разных людей, и он привык к самым невероятным признаниям; Иона же сбивал его с толку. Было видно, что комиссар переходит от симпатии к раздражению, даже к отвращению, а потом вновь пытается установить контакт. Не происходило ли то же с Баскеном? Не доказывало ли это, что Иона не такой, как все? Быть может, дома, в Архангельске, среди родного народа все было бы иначе? Это предчувствие не оставляло его всю жизнь. Еще в школе он старался сделаться незаметным, чтобы о нем забыли, и был очень смущен, когда против своей воли стал первым учеником. Но разве его не побуждали считать себя частью Старого Рынка? Разве не предложили ему однажды войти в комитет защиты мелких торговцев и даже сделаться его казначеем? Тогда Иона отказался, чувствуя, что это не для него. Он ведь не случайно проявлял смирение. Но проявлял, видимо, недостаточно, потому что все от него отвернулись. - Когда, по-вашему, исчезли марки? - Обычно я ношу ключ от шкатулки в кармане вместе с ключами от входной двери и кассы. - Иона показал серебряную цепочку. - В среду я встал и сразу оделся, но накануне спускался вниз в пижаме. - Значит, ваша жена взяла марки во вторник утром? - Я так думаю. - Их легко продать? - Нет. |
