Дело было не только в том, что сон Айрин обещал первоклассное интеллектуальное приключение — поиски клада; а еще и в том, что это был первый сон. С 1911 года, когда Фрейд впервые написал об этом, первому сну, о котором рассказывает пациент в курсе психоанализа, приписывается особое, мистическое значение. Фрейд считал, что первый сон, о котором сообщает пациент, бесхитростен и многое раскрывает, потому что начинающий пациент еще наивен и не успел выстроить систему защиты. На более поздней стадии, когда становится ясно, что терапевт превосходно толкует сны, плетельщик снов, сидящий у нас в подсознании, становится осторожней, уходит в глухую защиту, всячески старается запутать сны и затемнить их значение.

Начитавшись Фрейда, я часто представлял себе плетельщика снов пухленьким, жовиальным гомункулусом, который живет себе припеваючи среди дендритов и аксонов. Днем он спит, а вот ночью, раскинувшись на подушке из жужжащих синапсов, пьет медвяный нектар и лениво плетет цепочки снов для своего хозяина. В ночь перед первым сеансом хозяин засыпает, полный противоречивых чувств по поводу грядущего курса психотерапии, а гомункулус начинает привычную работу, сплетая эти страхи и надежды в незатейливый, прозрачный сон. На следующий день гомункулус с ужасом узнает, что психотерапевт ловко истолковал вчерашнее сновидение. Гомункулус галантно снимает шляпу перед достойным соперником — терапевтом, разгадавшим зашифрованный сон — но с этого момента прилагает все усилия, чтобы закутать значение сна как можно плотней в одежды ночного маскарада.

Дурацкая сказка. Типичный для девятнадцатого столетия антропоморфизм. Широко распространенная ошибка — превращение абстрактных мысленных структур Фрейда в независимых духов, обладающих свободой воли. Если б только я сам в нее не верил!

В течение десятилетий многие считали первый сон бесценным документом, представляющим собой перевод всего содержания невроза на язык снов. Фрейд зашел настолько далеко, что предположил: полное истолкование первого сна совпадет с содержанием всего курса психоанализа.

Первый сон, увиденный мною в качестве пациента психоанализа, навсегда запечатлелся в моей памяти, со всей свежестью и полнотой, как в день, когда я его увидел — сорок лет назад, когда я только поступил в ординатуру по психиатрии.

Я лежу на столе, меня осматривает врач. Простыня слишком маленькая и не закрывает меня как следует. Я вижу медсестру, она вставляет иголку мне в ногу — в лодыжку. Вдруг раздается оглушительное шипение, булькание — ФШШШШШ.

Ядро этого сна — громкое «фшшшш» — я расколол сразу. В детстве я страдал хроническим синуситом, и каждую зиму мать водила меня к доктору Дэвису для промывания носовых пазух. Я ненавидел его желтые зубы и рыбий глаз, взиравший на меня через дырку в круглом зеркале, укрепленном на головном обруче, какие тогда носили врачи-ухогорлоносы. Доктор вставлял мне полую иглу в отверстие носовой пазухи, я ощущал острую боль, потом раздавалось оглушительное «фшшшш» — это закачиваемый соляной раствор промывал носовую пазуху. При виде дрожащей, омерзительной массы в полукруглой хромированной ванночке, куда сливалась жидкость, я думал, что вместе с гноем и слизью туда смывают немножко моих мозгов.

Фрейд оказался прав: мой первый сон предвещал многие годы психоаналитических раскопок, слой за слоем — мой страх разоблачения, потери рассудка, страх за целостность длинной, твердой части тела (во сне она была символически представлена лодыжкой, которая сдувалась).

Фрейд и после него многие другие психоаналитики предостерегали от слишком торопливого погружения в толкование первого сна: преждевременная интерпретация, столкновение лицом к лицу с материалом подсознания пугают пациента и полностью парализуют гомункулуса — плетельщика снов.