Урок 2. Стена трупов

Первый сон Айрин предвосхитил природу нашего будущего союза, а другой, увиденный ею на втором году терапии, был его противоположностью — лучом, направленным назад, освещающим тропу, по которой мы уже прошли вместе.

Я в этом кабинете, сижу на этом стуле. Но посреди комнаты, разделяя нас, проходит стена. Я вас не вижу. Сначала я не могу как следует разглядеть эту стену: она неправильной формы, с отверстиями и выступами. Я вижу клочок материи в красную шотландскую клетку; потом различаю руку; потом колено и ступню. Я понимаю, что это за стена — она состоит из тел, наваленных друг на друга.

— И что вы чувствовали в этом сне? — Это почти всегда был мой первый вопрос. Чувство, которое человек испытывает во сне, часто ведет к самой сердцевине его смысла.

— Неприятное чувство, страх. Самое сильное чувство я испытала в начале сна — когда увидела стену и подумала, что сбилась с пути. Я была одна, я заблудилась и боялась.

— Расскажите про эту стену.

— Сейчас, когда я про нее рассказываю, это звучит ужасно — как гора трупов в Освенциме. И клочок красной шотландки — я помню этот рисунок, такая пижама была на Джеке в ночь перед смертью. Но почему-то эта стена не была ужасна — она просто была, это было что-то такое, что я осматривала и исследовала. Возможно, она даже частично успокоила мои страхи.

— Нас разделяет стена мертвых тел — что бы это могло значить?

— Мне это вполне понятно. Да и весь сон понятен. Именно это я все время и чувствую. Этот сон говорит, что вы не видите меня по-настоящему из-за всех мертвых тел, из-за всех смертей. Вы не можете себе представить. С вами никогда ничего не случалось! У вас в жизни не было трагедий.

Потери Айрин множились. Сначала брат. Потом муж, который умер в конце первого года нашей терапии. Через несколько месяцев у отца Айрин обнаружили запущенный рак простаты, вскоре после этого у матери началась болезнь Альцгеймера. А потом, когда мы вроде бы немного продвинулись в терапии, двадцатилетний крестник Айрин — единственный сын ее двоюродной сестры, близкой подруги всей ее жизни — утонул в результате несчастного случая, катаясь на лодке. Переживая отчаяние и горечь этой последней потери, Айрин увидела во сне гору трупов.

— Продолжайте, Айрин. Я слушаю.

— Я говорю — разве вы можете меня понять? Вы живете ненастоящей жизнью — теплой, уютной, невинной. Как этот кабинет. — Она указала на заставленные книгами шкафы у себя за спиной и на красный японский клен, алеющий прямо за окном. — Не хватает только атласных подушек и камина с весело горящими поленьями. У вас куча родни, и все в том же городе. Нерушимый семейный круг. Да что вы можете знать о потерях? Думаете, вы бы справились лучше? Что было бы, если бы прямо сейчас умирала ваша жена или кто-то из детей? Как бы вы справлялись? Даже эта ваша самодовольная полосатая рубашка — я ее ненавижу. Каждый раз, когда я ее вижу, меня передергивает. Я ненавижу то, что она обозначает.

— Что же она обозначает?

— Она говорит: «Я все свои проблемы решил. Давайте поговорим о ваших.»

— Вы уже рассказывали мне об этих чувствах. Но сегодня они усилились. Почему именно сегодня? И этот сон, почему он приснился именно сегодня?

— Я же вам рассказывала, что собиралась поговорить с Эриком. И вот вчера я с ним обедала.

— И? — поощрил ее я после очередной раздражающей паузы, как бы намекающей, что я мог бы и сам заметить связь между Эриком и сном Айрин. Она только один раз упомянула про этого человека, сказав, что он овдовел десять лет назад, и что познакомились они на лекции о тяжелых утратах.