|
- Это не может длиться вечно, - вздыхала она. - Мне нужно пойти работать. - У тебя есть время. - Я знаю, что на меня не так уж много расходов, но это неправильно, что твои деньги... На автобусе ей привезли большой пакет, где были все ее вещи, даже зеленое платье, не забытое Шателаром; он сходил за ним к красильщику. Но письма не было. Денег тоже. Правда, в свой последний приезд он оставил ей тысячу франков! Жизнь выглядела столь же однообразной, как небо зимой. Людям было не о чем серьезном разговаривать, кроме разве всегда одинаковых историй о рыбаках-любителях выпить, о женщинах, которых поколачивали за дело, и о старой Миро, с которой всегда происходили какие-то истории. Марсель больше не ездил в Байо. Он работал учеником у Жокена, корабельного механика, и его иногда можно было видеть в голубой спецовке, с шерстяным платком вокруг шеи, умело держащего инструменты на палубе ремонтируемого корабля. И хотя он работал, его отец так и не разрешил ему даже появляться в кафе; Марселю ничего не оставалось, кроме как повиноваться. "Жанна" стояла пришвартованная на том же месте, свежепокрашенная, с разложенными на палубе сетями, и Доршен ночевал на ней, подобно людям, ютящимся на старых баржах по берегам рек. Заняться ему было нечем, кроме ежедневных телефонных звонков. Он снарядил удочки и часами ловил рыбу то на одном молу, то на другом, смотря по тому, откуда дул ветер. Его поддразнивали. Он не отвечал и, насупившись, сидел в своем углу. Дни текли, как из крана вода, такие же бесцветные, такие же ускользающие. Не будь приливов и отливов, можно было бы вообще не заметить, что время движется. Все привыкли видеть Мари в "Морском кафе", а она, в свою очередь, знала, кто в какой час придет и что будет пить; ей было известно, кто, выпив, останется спокойно сидеть, кого же лучше вовремя выставить за дверь, а кто весь вечер в своем углу станет предаваться мечтам перед полным стаканом вина. - Подчас может показаться, что ты чего-то ждешь, - заметила Одиль, окружавшая в знак признательности свою сестру всяческим вниманием. Но Мари не отвечала. Ее вытянутое и бледное лицо стало еще более бесстрастным, как в ту пору, когда ее волновало собственное созревание и ее заставляли принимать укрепляющие лекарства. - Ты думаешь, что в Париже, вдвоем, у богатых людей нам не будет лучше? Мари пожимала плечами. Весь день она могла видеть поверх занавесок мачту "Жанны" и ее форштевень с двумя желтыми треугольниками, написанный белым номер 1207, а прямо за "Жанной - два розовых дома с черепичными крышами. Чтобы звонить, Доршен приходил в кафе, и поскольку телефонной кабины не было, аппарат висел на стене в кухне; это позволяло все слышать. - Что вы говорите?.. Но мне непременно нужно с ним поговорить!.. Пусть он хоть даст знать, должен ли я торчать здесь... И тогда пусть он пришлет мне денег... Над ним смеялись. Над "Жанной" тоже посмеивались, хотя и несколько натянуто. - Я тебя уверяю, будет лучше, если я уеду, - со все убывающей убежденностью не уставала повторять толстеющая Одиль. Она толстела и становилась все бледнее из-за недостатка воздуха. Еще несколько лет такой жизни, и ее разнесет, подобно тем сорокалетним женщинам, которые живут за заборами домов в маленьких городках и весь день вяжут или вышивают около плиты. - Скажи мне хоть, чего ты ждешь... Сначала ты говорила о замужестве, а теперь. |
