Борис, Вы творческий человек, Вы должны быть один.

Вы скажете: Вас любят, в Вас верят. Но кого? – Кому? – к<оммуни>сту или человеку в к<оммуни>сте? Ах, Борис, любовь и вера при Вас останутся.

Хочу от Вас самого большого: упорного труда не во имя свое (шкуры!) а во имя Его (Духа!). Чтоб он один был над Вами Царь и Бог.

– Хочу от Вас одиночества – роста в молчании – вечных снегов Духа!

Милый мой мальчик – (простите за прорывающееся материнство, – но так очаровательно 28 ми лет от роду иметь 24 летнего сына! и такого роста еще! – Горжусь!) – милый Борюшка! – вижу как Вы читаете мое письмо: Ваш ослепительный – отвесом – лоб с крупным бараньим завитком (классический большевистский вихор! – и вихрь!) – и недоуменно – напряженно – сжатые брови.

Вы ничего не понимаете – немножко злитесь – и ничего не слышите вокруг.

Не злитесь! – осилив мой почерк, Вы осилите весь Египет с его иероглифами.

_____

<Приписка для сестры Ольги Бессарабовой> : «Письмо Maрины не дописано и без подписи.

Это письмо очень хорошо проясняет основы наших отношений».

Марина Цветаева – Евгению Ланну

          Москва, 2 февр<аля> 1921 г. Сретение <15 февраля>        

<…> А хотите слово – ко мне – Бориса? – Марина, ведь Вы – Москва… (Пауза.)… странноприимная!

(Из моих стихов: Москва! Какой огромный

Странноприимный дом!..)

_____

– Ланн, поздравьте меня! Мальчик выходит из партии. – Без нажима – внимательно – человечески – о, как я знаю души! – защищая  евреев (он – ненавидит!) – оправдывая nonchalamment  – декрет о вывезении наших народных ценностей за границу – шаг за шагом – капля за каплей – неустанным напряжением всей воли – ни один мускул не дрогнул! – играя! – играючи !!! – и вот – сегодня: бунтарский лоб, потупленные глаза, глухой голос: – М<арина>! а я выхожу…

Я, у печки, не подымая глаз: – «Б<орис>, подумайте: выйти – легко, вернуться – трудно. Количественно Вы много потеряете: любовь миллиардов…»

Сейчас поздний вечер. Жду его. – Хотите подробности? Однажды вечером я очень устала, легла на диван. Он сидел у письменного стола, переписывал. На́спех – кое как – прикрываюсь тигром, уже сплю.

И вдруг – чьи то руки, милая медвежья забота: сначала плэд, потом тигр, потом шинель, всё аккуратно, – (привык к окопной жизни!) там вытянет, здесь подоткнет.

И я, молниеносно: – Любит!

– Никто, никто, никто, кроме С<ережи>, сам по своей воле меня не укрывал, – за 10 л. никто! – Я всех укрывала.

А этот – после 3 хлетия фронта, митингов, гражданской, вселенской и звериной ярости – сам – никто не учил…

_____

Мне от него тепло, Ланн, мне с ним благородно, люблю его по хорошему – в ответ – благодаря и любуясь, – это настоящая Россия – Русь – крестьянский сын.

Ах, если бы та армия была: командный состав – Сережа, нижние чины Борис!

Недавно он был – на парт<ийной> конф<еренции> – в селе Тушине (самозванческом.)

– Там, Маринушка, и земля такая – громкая!

– Некультурен. – Недавно при мне Игумнова, игравшего Шопена, спросил: – Это Вы свое играли? (На деревенское г – х)

И тот, сначала уязвленный: «У меня своего, вообще, нет, – Бог миловал!» – и, всмотревшись: – «Эх Вы, богатырь!» <…>

_____

Мне сегодня очень весело: от Егорушки  – Вашего письма – и оттого что Б<орис> придет.