|
Третий год уже. Дядька с семьей – в Ульяновске. – А жена? – осторожно интересуется Эн. – Как-то не сподобился, – виновато улыбается Юсупов. – А квартира где? – продолжил допрос Ник. – На Ямашева. – Сгорела, блин. Точно говорю, Очки – тю-тю твоя хата. – Халу, похоже, надоедает разговор с инженером. Он поднимается, сплевывает, глядит на серые крыши каких-то построек, виднеющихся за деревьями, и подытоживает: – Не хрен тебе в городе делать. Аковцы прибьют. Юсупов, переводя близорукие глаза с Ника на Хала, с Хала на Эн – и обратно, робко спрашивает: – Эта… может, я с вами? – Как вести себя будешь, – важно отвечает за всех Хал. – Мы ж тут не просто так шаримся. Задание у нас. Секретное, блин. Ник морщится. – Да ладно тебе тень на плетень наводить! Видишь, человек не в курсе… Ник коротко излагает Юсупову обстановку в городе. – Так что нам теперь оружие нужно. Без него никак. И оно здесь должно быть. Инженер чешет затылок, указательным пальцем вдавливает очки в переносицу и неожиданно весело говорит: – Конечно, должно. Что ж, эта… будем искать. Солнце переваливает за полдень. Над крышами дрожит марево. Для конца лета жарковато. Хал скидывает куртку, линялую футболку и подставляет и без того смуглую спину солнечным лучам. Ник следует его примеру. Эн завистливо вздыхает, но ограничивается тем, что заворачивает рукава футболки – купальника у нее нет. Только Юсупов, кажется, никак не реагирует на жару. В своем оранжевом плаще и вьетнамках, напоминая гротескного персонажа из фильма какого-нибудь Бюнуэля, он мотается от бокса к боксу и с сожалением повторяет: – Замок врезной, пломба цела. Не открыть. И здесь замок… эта… тоже не открыть. – Давайте обедать, – предлагает Эн. – Чаю попьем. Потом продолжим. Устроившись в густой тени здания спорткомплекса, они быстро сооружают костерок, обложив его битым кирпичом. Ник, посчитав спички, горестно вздыхает. Спичек осталось девять. Когда они закончатся, придется переходить на первобытные способы добычи огня. Налив в котелок воды из бутыли, Эн пристраивает посудину на кирпичах, достает узелок с подвядшими листьями смородины. Хал выкладывает последнюю банку шпрот, Ник – опять же последние лепешки. Припасы не то чтобы подошли к концу, они просто закончились. – Чем же мы ужинать будем, а? – ни к кому конкретно не обращаясь, спрашивает Эн, и тут же, поймав быстрый взгляд Хала, поспешно заявляет: – Нет! Собак я есть не буду! – Жить захочешь – будешь, – усмехается татарин, ловко открывая консервы. – Эй! – кричит откуда-то из двора учебного корпуса Юсупов. – Тут эта… дверь открыта в какой-то бокс. Темно только. – Очки, блин! Хватит шароводиться, иди жрать, потом посмотрим, чё там, – зовет его Хал. Проходит несколько секунд. Вода в котелке закипает, Эн бросает туда листья и вокруг сразу распространяется терпкий, знакомый с детства аромат черносмородинового варенья. – Ну, где он там? – ворчит Хал. – Падла, блин. Я его ждать… Он смотрит в ту сторону, откуда должен прийти Юсупов – и осекается на полуслове, потому что из-за облупившегося угла учебного корпуса выходит не инженер, а собака. Большой, лохматый кобель какой-то неопределенной, песчано-бурой масти, с крупной головой, украшенной стоящими торчком ушами. Сделав несколько шагов в сторону людей, пес замирает, чуть вытянув короткую шею. Шерсть на загривке встает дыбом, и от этого собака кажется еще больше. – Ой, мамочки, – шепчет Эн и, как завороженная, глядит на незваного гостя. – Лук, – шипит Ник, отчаянно шаря вокруг себя глазами. |
