|
Торты и пирожные в обесточенной витрине поросли нежно-зеленой пушистой плесенью. Хлеб и батоны высохли до каменного состояния. Но консервы, пресервы, твердые сорта сыра, сухари, баранки, молоко в пакетах, колбасы, нарезки, копченая рыба – все это годится в пищу. Набив рюкзаки, партизаны делают несколько ходок к гаражу, сваливая тушенку, сгущенку и консервы в десантный отсек. Все это время их изводят шумы давно омертвевшего города. – Я больше не могу! – в отчаянии заявляет Эн, тряся головой. – Я сейчас с ума сойду! – Всё. – Ник спортивным жестом скрещивает руки, показывая остальным, что пора заканчивать. – Берем то, что унесем с собой – и валим! Покинув разграбленный магазин, они гуськом двигаются вдоль дома, сминая огромные лопухи. – Зырьте! – Хал останавливается и вытягивает руку. – Провода, блин… Ник смотрит туда, куда указывает татарин и видит невозможное: извивающиеся кабели линии электропередач, уходящей в сторону второй золотистой стены. Стоит практически полное безветрие, ни птиц, ни каких-то иных источников движения поблизости от линии нет, но тем не менее провода вытанцовывают какое-то змеиное танго. Ник ловит себя на том, что тоже начинает покачиваться в такт этих колебаний. – Не надо смотреть! – пробивается сквозь гомон и какофонию звуков голос Юсупова. – Пошли скорее! Через несколько минут, добравшись до границы этой жуткой территории, Ник с облегчением понимает, что шум в голове начинает затихать. Пройдя сквозь золотистую завесу, он в изнеможении валится на траву. – Очки, что это было, блин? – спрашивает Хал, плюхнувшись рядом. – Откуда я знаю? – пожимает плечами Юсупов. – Но надеюсь, что наших кремлевских друзей это всё сильно напугает. Они ведь не знают, что там можно эта… ходить. – В Цирк пойдет Вилен. Его никто там не знает, а убежавший аковец вряд ли рассмотрел в пылюке тех, кто в него стрелял. – Да я не отказываюсь, – пожимает плечами Юсупов. – Я эта… не знаю просто, смогу ли… – А чё там мочь-то, блин? – Хал презрительно плюет под ноги инженеру. – Придешь, прогонишь пургу про Светлую поляну, дачу и все такое. Потом найдешь Бабая и скажешь, чтобы он пришел сюда. Всё, блин, товарищ полковник, задание выполнено. – А если его убьют? – спрашивает Эн, поглаживая Камила. Они сидят на чердаке старого трехэтажного дома, кирпичным фасадом выходящего на улицу Айвазовского, а задней частью – на Муштари. Раньше здесь была школа, причем не простая, а с углубленным изучением английского языка. Пройдя по пустым, гулким классам и стараясь оставлять как можно меньше следов, бойцы партизанского отряда имени Камила не обнаружили человеческих останков. В здании побывали какие-то люди – на первом этаже в коридоре имелось кострище, а в одном из классов явно ночевали, сложив из столов и стульев нечто вроде большой многоместной кровати. Но других следов присутствия человека они не нашли. С чердака, через небольшие окна, которые во Франции называют «сидячие собаки», хорошо просматривалась примыкающая к школе территория и часть улицы Бутлерова. Удостоверившись, что в случае чего чердак можно будет покинуть с разных сторон, Ник объявил, что здесь будет временный командный пункт. – Нам нужен Бабай. Через него мы сможем поднять людей. Договоримся о месте сбора, подгоним «маталыгу», раздадим оружие… – Хороший планчик, – усмехается Хал. – А если Бабай уже того… – Ну, вряд ли. – Нику как-то не хочется верить в то, что Аслан и его отморозки могут убить главу общины. – Ладно, нечего эта… коты тянуть… – Юсупов вытаскивает из армейского рюкзака грязные вьетнамки и свой оранжевый плащ. – «Если», «а вдруг», «может быть»… Пока не схожу, ничего не узнаем. |
