– Еще раз прошу: давайте пока оставим в стороне другие трупы, – досадливо поморщился полковник. – Сейчас мы говорим о Золотухине. И фобии, которая возникла у него после той давней истории с Котовским.

– Он стал бояться, что его тоже похитят и замучат до смерти? – догадалась я.

– И уведут все нажитое непосильным трудом, – подтвердил Лазарчук. – Так он страшился подобной, признаем, реальной перспективы, что решил: если что, по собственной воле примет легкую смерть, лишь бы не подвергаться пыткам. Жена сказала, у него был низкий болевой порог, он вопил как резаный, всего лишь прищемив себе палец. Даже гастроскопию и ультразвуковую чистку зубов требовал делать ему под общим наркозом.

– Точно псих, – буркнула Ирка.

– Да нет же. – Я успела загуглить красивое слово «фобия» и прочитала с экрана смартфона: – «Человек, страдающий фобией, ведет обычный образ жизни, ничем не выделяясь на фоне других. Заболевание может никоим образом не влиять на умственную активность, семейную жизнь и карьерный рост. Все проблемы в этом случае начинаются в момент соприкосновения с фобическим стимулом, причиной фобии. Человек при этом мгновенно теряет над собой контроль, причем страх не поддается никаким влияниям рационального мышления и логики».

– А позвольте спросить, если фобией Золотухина был страх жутких пыток в плену у бандитов и именно на такой случай он обзавелся ядовитым зубом, почему же он использовал его не по назначению? Не в сыром подвале на пыточном стуле раскусил, а в своем мирном доме, в кругу семьи? – язвительно поинтересовалась подруга.

– Так он же случайно! – Я встала на защиту соседа. В конце концов, о покойных либо хорошо, либо ничего. – Его Алина выбесила, жена неверная. Петр выяснил, что она ему изменяет, и впал в неистовство. Орал, ругался, скрежетал зубами… И доскрежетался. Да, Сереж? Я верно понимаю, как все было?

– Видимо, так. – Лазарчук пожал плечами. – Глупая история, если вдуматься. Трагикомичная. Говорю же – сюжет для женского иронического детективчика.

– Не глупее, чем смерть от укуса змеи, прятавшейся в черепе мертвого коня, – возразила я. – Но Пушкина почему-то никто не критикует, «Песнь о вещем Олеге» – достойная уважения благородная классика! А смерть Золотухина почему-то дурацкая трагикомедия!

– Так вот, где таится погибель моя – мне смертью моляр угрожает! – сымпровизировал ехидный Лазарчук. – Моляры, если кто не знает, это верхние коренные зубы.

Я тихо скрипнула своими собственными коренными, а Ирка возмущенно посмотрела на меня, засемафорила бровями и выразительно кивнула на стену с кухонной утварью, словно спрашивая: ты это так и оставишь? Не оскорбишься показательно, не шарахнешь наглеца начищенным медным ковшиком или удобной блинной сковородкой?

– Кстати! – Я отложила расправу над грубияном, кое-что вспомнив. – А чем ударили по кудряво-лысой голове Косоногова? Что было орудием преступления?

– Ох, засиделся я у вас. – Лазарчук встал из-за стола. – Спасибо, борщ был вкусный, беседа интересная, но мне уже пора.

– Вас в какой-то полицейской школе учат сбегать от неудобных вопросов? – нахмурилась я, провожая неодобрительным взглядом ретирующегося полковника. – Вчера Касатиков так же драпанул, даже не попытался изящно улизнуть, убедительный повод придумать. «Спасибо за завтрак, пока!» – и все, убежал.

– Спасибо за ужин, пока! – сказал Лазарчук.