Пять долгих лет в этих мрачных застенках… Иному преступнику за убийство меньше дают.

Я вспомнила, что как раз убийствами, вернее, их дилетантским расследованием мы сейчас и занимаемся. А значит, нечего стоять столбом, опасливо глядя на дверь директорского кабинета: я уже и не ученица – за родителями не пошлют, и не учитель – выговор не сделают.

– Нам сюда! – Я решительно прошагала к дерматиновой двери, толкнула ее и оказалась в узкой приемной, обшитой потемневшими от времени деревянными панелями и оттого чрезвычайно похожей на пенал.

Или на гроб – у кого какие ассоциации.

В пенале (или в гробу) помещалась кудрявая дева в пене кружев. С нарядным светлым платьем разительно контрастировали резиновые боты – черные, глянцевые и непоседливые, как пара особо крупных мадагаскарских тараканов.

Сидя за столом под окном и нервно переступая ботами, словно осуществляя бег на месте, дева лепетала в трубку стационарного телефонного аппарата:

– Ну течет же… ну не знаю… ну как я сама?! Ну нет, пришлите водопроводчика… Секундочку. – Она прикрыла заунывно поквакивающую трубку ладонью, перевела тоскливый взгляд на нас и сообщила: – Директора сегодня не будет, завуча тоже.

Я даже поздороваться не успела.

– Водопроводчика вызывали?! – гаркнула Ирка, выступая вперед.

– Ну да… Но…

Дева посмотрела на трубку в руке, потом снова на Ирку.

Та замерла, выкатив грудь, как новобранец перед командиром, – только крепдешиновые рюшечки трепетали.

– Вы водопроводчик? – недоверчиво уточнила дева.

Моя подруга молча запустила руку в сумку, пошарила там и вытащила разводной ключ.

Хомяк Сапиенс – так я в шутку называю нашу дорогую Ирину Иннокентьевну. Она невероятно запаслива, в ее торбе всегда есть нужные вещи на любой случай.

Подозреваю, если бы деве понадобился не водопроводчик, а сантехник, Ирка так же легко и непринужденно достала бы из своей ручной клади, к примеру, крышку сливного бачка унитаза.

– Где протечка? Показывайте. – Водопроводчица ловко поиграла разводным ключом.

– Идите за мной! – Дева вскочила и заспешила из приемной.

Ирка пошла за ней. А я осталась. Подергала дверь кабинета директора – закрыто, оценила скудный интерьер, высмотрела в застекленном шкафу скопище пестрых грамот в рамках, латунных медалей на полосатых лентах, алюминиевых кубков с гравировкой и бесцеремонно уволокла с этой выставки достижения учебного хозяйства большой и толстый фотоальбом.

Интуиция меня не повела: это была школьная летопись. На страницах альбома помещались традиционные памятные фотографии – групповые снимки выпускников и их учителей.

Я вспомнила: участковый говорил, что Андрей Косоногов восьмидесятого года рождения. Приплюсуем к восьмидесяти семнадцать…

Фото выпускников 1997-го в альбоме имелось. Десятый класс в том году был один, на снимке красовались двадцать четыре выпускника и восемь преподавателей в овальных пузырях персональных карточек.

Андрей Витальевич Косоногов в далеком восьмидесятом году был молод, зелен и кудряв, как капуста. Большеглазый пухлощекий юноша с мягкими телячьими губами смотрелся подрощенным херувимчиком.

Я поискала на фото его лучшего друга, но никого по имени Джон среди выпускников не нашла. Это меня не обескуражило: я заранее знала, что Дрон и Джон – клички. Школьные прозвища из незатейливо переделанных имен.

Дрона на самом деле звали Андреем, а Джона…

Я пробежалась глазами по виньеткам с ФИО десятиклассников. Мальчиков в 10 А было меньше, чем девочек: всего девять. Три Сережи, Витя, Вова, Ваня, два Саши и Женя.

На взгляд филолога, Джоном наиболее естественно было назвать Ивана, поскольку Джон – распространённое английское мужское имя, происходящее от еврейского Йоханан и соответствующее русскому имени Иоанн, редуцированным вариантом которого как раз и является Иван.