* * *

За ужином четверного дня Бансабира сидела у костра среди своих, болтая на разные темы, которые подавали ребята. Было прохладно. Они проходили вплотную к границам Идена Ниитаса, поднимаясь вдоль рубежей на север. С местных речек вечер напролет дул неутомимый ветер, заставлявший Гистаспа плотно плотно кутаться в плащ.

Бану соскучилась по ним – потешным охранникам, любимому генералу, славному оруженосцу.

Белобрысый Ниим совсем оброс в ожидании госпожи и теперь напоминал одуванчик. Выходец из многодетной семьи, Ниим никогда не был баловнем, умел делать любое дело быстро и в самый короткий срок, но до наступления этого срока предпочитал, чтобы его не трогали ни по каким вопросам. Науку кулачных боев Ниим постиг с детства: то отбиваясь от старших братьев и сестер, то защищая младших. Пару раз Бану даже шутила, что в свое время воин сбежал в академию Бирхана потому, что дома его все достали. Ниим отшучивался. Он не то, чтобы сбежал, но в академию и впрямь притопал своими ногами и несколько дней простоял под воротами, требуя, чтобы его приняли учиться «драться как настоящие мужчины на коне». Семья у него была, в общем, дружная, но бедная, и единственная измочаленная судьбиной кобылка никак не могла стать боевым товарищем.

Взвесив за и против, мальчонку за ухо втащили в стены академии. В тот же день он впервые самостоятельно влез на лошадь, и был при этом до того полон энтузиазма, что вскоре достиг выдающихся успехов. Стремясь стать мастером конного боя, Ниим многое упускал в овладении луком и копьем и, когда подошел срок, ему отказали во вступлении в гвардию «меднотелых». Видеть наперед никогда не было его сильной стороной, признал тогда Ниим, пожав плечами, зато, наконец, добился, о чем мечтал с детства – попал в кавалерию дома Яввуз. В годы Бойни блондин достаточно поднаторел, компенсировав все воинские недостатки. Когда война закончилась, и, вернувшись, все они ненадолго разъехались повидаться с семьями (у кого были), Ниим узнал, что братьев и сестер у него заметно убыло. Не стало от тягот военного положения и матери. Отец, как мог, вел хозяйство, несколько еще не пристроенных в брак детей помогали. Ниим попытался поучаствовать тоже, но танша совсем не отпускала его от себя. Поэтому он навещал семью теперь только раз в месяц, и, привычному к военному искусству Нииму, так нравилось больше.

Теперь, когда Ниим не был занят чем то важным, как вот сейчас, он любил поваляться на траве, закинув руки за голову. Молча, обсасывая стебелек или, если ситуация позволяла, болтая на пустячные темы, рассказывая какие нибудь истории из прошлого, какими все они постоянно делились с таншей на биваках.

У Ри, «рыжего доходяги», как окрестили его свои, тоже было полно таких историй. Правда, не из военной академии. Ри был вынужденным лазутчиком, партизаном и сиротой. Отца он не помнил – он умер первым, – мать скончалась, когда Ри было тринадцать. Ему достался в заботу восьмилетний брат, но в возрасте одиннадцати мальчишка погиб, переходя реку. Ри на силу пережил утрату. С ним не было никаких чудес: с такими же оборванцами, как он сам, Ри мотался по танаару, разбойничал и мародерствовал. Этого в свое время в какой то из вылазок, приметил Гистасп. Покойный Свирепый как то поручил альбиносу разобраться с беспорядками к югу от чертога, и, встретив «рыжую напасть», Гистасп быстро смекнул, что Ри неплох. Он приволок Ри к Сабиру и порекомендовал «выбить всю дурь из бедовой головы, но жизнь сохранить: рукастые до меча мужчины в годы войны особенно как нужны». Сабир кивнул, велев Гистаспу самому «уладить это».

В конечном счете, Ри не стал ни «меднотелым», ни каким нибудь элитным бойцом, но в походе был быстро определен Гистаспом в стражники у танского шатра. Там, на страже тайн Бану, его когда то и заприметил Вал. Вопреки взаимным опасениям, Бану и Ри моментально нашли общий язык.