|
Непрерывно, захлебываясь звуком, воздух резали свистки. Их тревожные, отчаянные крики разбудили у женщины сознание опасности; вздрогнув, она пошла вдоль ограды кладбища, следя за надзирателями, но они и солдаты забежали за другой угол тюрьмы и скрылись. Туда же следом за ними пробежал знакомый ей помощник смотрителя тюрьмы в расстегнутом мундире. Откуда-то появилась полиция, сбегался народ. Ветер кружился, метался, точно радуясь чему-то, и доносил до слуха женщины разорванные, спутанные крики, свист... Эта сумятица радовала ее, мать зашагала быстрее, думая: "Значит -- мог бы и он!" Навстречу ей, из-за угла ограды, вдруг вынырнули двое полицейских. -- Стой! -- крикнул один, тяжело дыша. -- Человека -- с бородой -- не видала? Она указала рукой на огороды и спокойно ответила: -- Туда побежал, -- а что? -- Егоров! Свисти! Она пошла домой. Было ей жалко чего-то, на сердце лежало нечто горькое, досадное. Когда она входила с поля в улицу, дорогу ей перерезал извозчик. Подняв голову, она увидала в пролетке молодого человека с светлыми усами и бледным, усталым лицом. Он тоже посмотрел на нее. Сидел он косо, и, должно быть, от этого правое плечо у него было выше левого. Николай встретил ее радостно. -- Ну, что там? -- Как будто удалось... Стараясь восстановить в своей памяти все мелочи, она начала рассказывать о бегстве и говорила так, точно передавала чей-то рассказ, сомневаясь в правде его. -- Нам везет! -- сказал Николай, потирая руки. -- Но -- как я боялся за вас! Черт знает как! Знаете, Ниловна, примите мой дружеский совет -- не бойтесь суда! Чем скорее он, тем ближе свобода Павла, поверьте! Может быть -- он уйдет с дороги. А суд -- это приблизительно такая штука... Он начал рисовать ей картину заседания суда, она слушала и понимала, что он чего-то боится, хочет ободрить ее. -- Может, вы думаете, я там скажу что-нибудь судьям? -- вдруг спросила она. -- Попрошу их о чем-нибудь? Он вскочил, замахал на нее руками и обиженно вскричал: -- Что вы! -- Я боюсь, верно! Чего боюсь -- не знаю!.. -- Она помолчала, блуждая глазами по комнате. -- Иной раз кажется -- начнут они Пашу обижать, измываться над ним. Ах ты, мужик, скажут, мужицкий ты сын! Что затеял? А Паша -- гордый, он им так ответит! Или -- Андрей посмеется над ними. И все они там горячие. Вот и думаешь -- вдруг не стерпит... И засудят так, что уж и не увидишь никогда! Николай хмуро молчал, дергая свою бородку. -- Этих дум не выгонишь из головы! -- тихо сказала мать, -- Страшно это -- суд! Как начнут все разбирать да взвешивать! Очень страшно! Не наказание страшно, а -- суд. Не умею я этого сказать... Николай -- она чувствовала -- не понимает ее, и это еще более затрудняло желание рассказать о страхе своем. XXIV Этот страх, подобный плесени, стеснявший дыхание тяжелой сыростью, разросся в ее груди, и, когда настал день суда, она внесла с собою в зал заседания тяжелый, темный груз, согнувший ей спину и шею. |
