|
.. -- Вы имеете сказать что-нибудь по существу? -- повышая голос, спросил старичок. У него дрожала рука, и матери было приятно видеть, что он сердится. Но поведение Андрея не нравилось ей -- оно не сливалось с речью сына, -- ей хотелось серьезного и строгого спора. Хохол молча посмотрел на старичка, потом, потирая голову, сказал серьезно: -- По существу? Да зачем же я с вами буду говорить по существу? Что нужно было вам знать -- товарищ сказал. Остальное вам доскажут, будет время, другие... Старичок привстал и объявил: -- Лишаю вас слова! Григорий Самойлов! Плотно сжав губы, хохол лениво опустился на скамью, рядом с ним встал Самойлов, тряхнув кудрями: -- Прокурор называл товарищей дикарями, врагами культуры... -- Нужно говорить только о том, что касается вашего дела! -- Это -- касается. Нет ничего, что не касалось бы честных людей. И я прошу не прерывать меня. Я спрашиваю вас -- что такое ваша культура? -- Мы здесь не для диспутов с вами! К делу! -- обнажая зубы, говорил старичок. Поведение Андрея явно изменило судей, его слова как бы стерли с них что-то, на серых лицах явились пятна, в глазах горели холодные, зеленые искры. Речь Павла раздражила их, но сдерживала раздражение своей силой, невольно внушавшей уважение, хохол сорвал эту сдержанность и легко обнажил то, что было под нею. Они перешептывались со странными ужимками и стали двигаться слишком быстро для себя. -- Вы воспитываете шпионов, вы развращаете женщин и девушек, вы ставите человека в положение вора и убийцы, вы отравляете его водкой, -- международные бойни, всенародная ложь, разврат и одичание -- вот культура ваша! Да, мы враги этой культуры! -- Прошу вас! -- крикнул старичок, встряхивая подбородком. Но Самойлов, весь красный, сверкая глазами, тоже кричал: -- Но мы уважаем и ценим ту, другую культуру, творцов которой вы гноили в тюрьмах, сводили с ума... -- Лишаю слова! Федор Мазин! Маленький Мазин поднялся, точно вдруг высунулось шило, и срывающимся голосом сказал: -- Я... я клянусь! Я знаю -- вы осудили меня. Он задохнулся, побледнел, на лице у него остались одни глаза, и, протянув руку, он крикнул: -- Я -- честное слово! Куда вы ни пошлете меня -- убегу, ворочусь, буду работать всегда, всю жизнь. Честное слово! Сизов громко крякнул, завозился. И вся публика, поддаваясь все выше восходившей волне возбуждения, гудела странно и глухо. Плакала какая- то женщина, кто-то удушливо кашлял. Жандармы рассматривали подсудимых с тупым удивлением, публику -- со злобой. Судьи качались, старик тонко кричал: -- Гусев Иван! -- Не хочу говорить! -- Василий Гусев! -- Не хочу! -- Букин Федор! Тяжело поднялся белесоватый, выцветший парень и, качая головой, медленно сказал; -- Стыдились бы! Я человек тяжелый и то понимаю справедливость! -- Он поднял руку выше головы и замолчал, полузакрыв глаза, как бы присматриваясь к чему-то вдали. |
