|
Конвойный солдат тоже улыбнулся, но тотчас же сделал суровое лицо и крякнул. Мать говорила с Павлом, как и другие, о том же -- о платье, о здоровье, а в груди у нее толкались десятки вопросов о Саше, о себе, о нем. Но подо всем этим лежало и медленно разрасталось чувство избытка любви к сыну, напряженное желание нравиться ему, быть ближе его сердцу. Ожидание страшного умерло, оставив по себе только неприятную дрожь при воспоминании о судьях да где-то в стороне темную мысль о них. Чувствовала она в себе зарождение большой, светлой радости, не понимала ее и смущалась. Видя, что хохол говорит со всеми, понимая, что ему нужна ласка более, чем Павлу, она заговорила с ним: -- Не понравился мне суд! -- А почему, ненько? -- благодарно улыбаясь, воскликнул хохол. -- Стара мельница, а -- не бездельница... -- И не страшно, и не понятно людям -- чья же правда? -- нерешительно сказала она. -- Ого, чего вы захотели! -- воскликнул Андрей. -- Да разве здесь о правде тягаются?.. Вздохнув и улыбаясь, она сказала: -- Я ведь думала, что -- страшно... -- Суд идет! Все быстро кинулись на места. Упираясь одною рукою о стол, старший судья, закрыв лицо бумагой, начал читать ее слабо жужжавшим, шмелиным голосом. -- Приговаривает! -- сказал Сизов вслушиваясь. Стало тихо. Все встали, глядя на старика. Маленький, сухой, прямой, он имел что-то общее с палкой, которую держит невидимая рука. Судьи тоже стояли: волостной -- наклонив голову на плечо и глядя в потолок, голова -- скрестив на груди руки, предводитель дворянства -- поглаживая бороду. Судья с больным лицом, его пухлый товарищ и прокурор смотрели в сторону подсудимых. А сзади судей, с портрета, через их головы, смотрел царь, в красном мундире, с безразличным белым лицом, и по лицу его ползало какое-то насекомое. -- На поселение! -- облегченно вздохнув, сказал Сизов. -- Ну, кончено, слава тебе, господи! Говорилось -- каторга! Ничего, мать! Это ничего! -- Я ведь -- знала, -- ответила она усталым голосом. -- Все-таки! Теперь уж верно! А то кто их знает? -- Он обернулся к осужденным, которых уже уводили, и громко сказал: -- До свиданья, Федор! И -- все! Дай вам бог! Мать молча кивала головой сыну и всем. Хотелось заплакать, но было совестно. XXVII Она вышла из суда и удивилась, что уже ночь над городом, фонари горят на улице и звезды в небе. Около суда толпились кучки людей, в морозном воздухе хрустел снег, звучали молодые голоса, пересекая друг друга. Человек в сером башлыке заглянул в лицо Сизова и торопливо спросил: -- Какой приговор? -- Поселение. -- Всем? -- Всем. -- Спасибо! Человек отошел. -- Видишь? -- сказал Сизов. -- Спрашивают... Вдруг их окружило человек десять юношей и девушек, и быстро посыпались восклицания, привлекавшие людей. Мать и Сизов остановились. |
