— Всё забрал и бросил, — продолжала бормотать Семенова. — Я это чувствовала, я знала, когда он уезжал… Ну и пусть, следует испить чашу цикуты до дна. Да, всё равно. Денег нет, а он не вернется… — в голосе её слышалась обреченность. Неожиданно она спросила: — Вы меня арестуете?

— Это будет во многом зависеть от вас, — уклончиво ответил Алексей Иванович. Было похоже, что дама приняла его за полицейского, не спросив даже подтверждающих документов: — Присядем?

Шумилов указал на большое поваленное дерево на маленьком пятачке на косогоре, с которого открывался чудесный вид на озеро и дачный посёлок.

Они сели. Алексей Иванович боялся неуклюжим вопросом спугнуть едва наметившуюся хрупкую откровенность женщины и потому, немного выждав, сказал просто:

— Рассказывайте.

— Понимаете, я люблю его! Так, как никого и никогда. Это безумная страсть! Мне без него не жить! — она говорила быстро, почти взахлеб. Казалось, слова давно просились с языка и теперь, не сдерживаемые здравым смыслом и воспитанием, вырвались наружу. — Мы сначала очень хорошо и весело жили, он ушел от жены, у меня были кое-какие сбережения, у него тоже. Но потом деньги закончились. А надо было платить за квартиру и вообще — жить. Я пыталась раздобыть… по знакомым…

— Воровали, — уточнил Шумилов, — у подруг, у соседей. Будем точны, обойдемся без эвфемизмов.

Она неуютно поёжилась.

— Меня четыре раза в полицию забирали за кражи. Правда, до суда дело ни разу не дошло, быстро отпускали. Но все это были такие крохи, которых еле-еле хватало на жизнь. Было ясно, что рано или поздно очередная попытка стащить лаковую шкатулку приведет сначала в арестный дом, а потом к высылке. Он сказал, что вернется к жене и опять пойдет на службу — он ведь в полиции служил. И тогда я поняла, что теряю его. Пообещала, что обязательно найду деньги. Он говорит — откуда? Да хоть раздобуду у тех, у кого их много, у ростовщиков или у купцов, например. Я твердо решила. Если надо будет пойти на кровь — значит, пойду. Моим оправданием является любовь, я не для себя. Он согласился. Да, говорит, крупный куш сразу решит все проблемы, можно будет уехать, скрыться, его надолго хватит. Я обрадовалась, подумала, кровь — она покрепче клятвы нас свяжет.

Шумилов боялся поверить своим ушам. Женщина, похоже, собиралась сделать признание в убийстве.

— Как это было сделано? — жестко спросил он.

Ему надо было услышать побольше, пока женщина не опомнилась.

— Купила тяжелый болт в магазине и стала ездить по богатеям. К миллионщику Яхонтову ездила, просила вспомоществование, к банкиру Брайеру. Болт с собой возила — примеривалась. Все думала, смогу ли на кровь пойти? Потом поняла, что болт не годится — слишком слабенькое орудие, здорового мужика одним ударом не завалить. И тогда мы с ним купили в магазине Сан Галли весовую гирю. Я сказала: «Пойдем в Таврический сад, опробуем на скамейке, как она бьет». Пошли, нашли скамейку, и я пару раз ударила.

— Скамейку показать сможете?

— Да, на ней Миша карандашом дату написал: «27 августа» в память о нас. Денег к тому моменту совсем уже не было, хозяйка с квартиры грозилась погнать. Миша дал мне свои часы и еще сережки золотые… смятые, чтоб было с чем в ломбард зайти, и я стала объезжать ломбарды и ростовщиков.

— Место искали подходящее?

— Ну да. Только кругом либо мужики крепкие, либо прислуга не отпущена, либо вовсе закрыто — ведь суббота, хозяева кто в клуб за карты, кто — к женам под подол.