К тому же он слишком привык рассматривать себя, как изгоя, и в армии южан за ним закрепилась слава северянина-отступника, сорвиголовы, не боящегося ни Бога, ни чёрта, а в войске федералов он всегда будет молодым массачусетцем, одним из многих, заложником надежд, возлагаемых на него семьёй. На Юге, думал Старбак, он сам решал, чего хочет, сам ограничивал свои амбиции, и воспринимали его соответственно, а на Севере он всегда будет только лишь «сыном Элиаля Старбака».

— Когда? — спросил Натаниэль Пинкертона коротко.

— Сегодня вечерком. Точнее скажу позже.

Пинкертон и Джеймс давно составили легенду, объяснявшую, где болтался Старбак после того, как исчез из Ричмонда. Согласно ей Натаниэль якобы предпринял поездку по южной оконечности Конфедерации для поправки расшатанного заключением здоровья, но задержался из-за непогоды и запаздывающих поездов. Ни Пинкертон, ни Джеймс не подозревали (к счастью), что Натаниэлю легенда не нужна. Всё, что ему от них требовалось, — это список вопросов к шпиону, который Старбак отдал бы д’Эмону, его могущественному ричмондскому покровителю.

— То, что генерал слёг, по крайней мере, позволило ему сосредоточиться на нашем деле. — довольно поведал Пинкертон, — Так что получай свои вопросы.

Он протянул Натаниэлю свёрток. Вопросы генерала к Адаму, так же, как и фальшивое донесение Адама перед тем, было зашито в клеёнку. Натаниэль принял свёрток и опустил в карман. Он носил старый синий мундир брата, висевший на нём складками, как на вешалке.

— Нам надо знать всё об обороне Ричмонда. — продолжал Пинкертон, — Дело идёт к полноценной осаде, Нат. Наши пушки против их укреплений, и ваш друг должен указать нам форты, которые слабее других.

Он посмотрел на Джеймса:

— Хлеб свежий, Джимми?

Джеймс, не слыша начальника, потрясённо уставился на страницу лежащего перед ним ричмондского «Экзаминера»:

— Надо же, а я и не знал…

— Джимми?

— Генри д’Эмон скончался. — сообщил в никуда Джеймс, — Надо же, а я и не знал…

— Кто-кто? — спросил Пинкертон.

— В возрасте восьмидесяти лет! Хороший возраст для дурного человека.

— Да кто он такой-то, Джимми?

— Генри д’Эмон. — повторил Джеймс так, словно имя всё объясняло, глядя на газетные строки, — Конец целой эпохи, не меньше. Пишут, что умер во сне. Ловкач из ловкачей был.

Натаниэль застыл, как громом поражённый. Умер Генри д’Эмон. Может, это был другой д’Эмон, не тот, что послал Натаниэля сюда? Однофамилец?

— А почему ловкач? — полюбопытствовал Пинкертон.

— Обман он возвёл в ранг искусства, и овладел этим искусством в полной мере. — с ноткой восхищения растолковал Джеймс. Как христианин он не одобрял д’Эмона, но как адвокат завидовал ему белой завистью, — Единственный, с кем Эндрю Джексон отказался драться на дуэли. Вероятно, потому что к тому времени на счету д’Эмона уже имелось шесть убитых в поединках противников. Смертельно опасен, что с пистолетом, что со шпагой. Что в зале суда, кстати. Судья Шоу мне как-то рассказывал, что д’Эмон похвастал ему однажды, мол, в общей сложности послал на виселицу человек шесть, заведомо зная, что они невиновны. Шоу был шокирован, но д’Эмон только посмеялся. Дескать, дерево свободы поливают кровью, а разницы, чья это кровь: виновных или невиновных, нет.

Джеймс покачал головой:

— Д’Эмон утверждал, что наполовину француз, а Шоу уверял, что он на самом деле был сыном Томаса Джефферсона. Но я уверен, что это пустые сплетни. — спохватился он, — Людям нравится придумывать всякую чепуху.