— Почему?

— Они были повязаны между собой, как воры. Д’Эмона молва называла серым кардиналом Дэвиса.

— Тогда возблагодарим Господа за то, что сукин сын остывает в своей постели. — весело произнёс Пинкертон, — Так что насчёт хлеба, Джимми? Свежий?

— Да, шеф. Очень свежий.

— Оттяпай мне горбушку, будь добр. И ножку куриную я, пожалуй, съем. — жуя, он повернулся к Натаниэлю, — Переправлять тебя будем через Джеймс-ривер. Пара часов прогулки до Питерсберга, а оттуда на север. Как, справишься?

— Уверен, сэр. — отрапортовал Старбак, дивясь тому, насколько бодро прозвучал ответ.

Потому что бодрости отнюдь не испытывал. Наоборот, голова его шла кругом, и тошнило от ужаса. Д’Эмон мёртв. И к кому в Ричмонде в таком случае Натаниэлю обратиться? Кто подтвердит, что Старбак не дезертир? Натаниэль вдруг отчаянно замотал головой. Ему нельзя возвращаться! Только д’Эмон знал, зачем Старбак перешёл линию фронта, следовательно, смерть седого делает Натаниэля дважды перевёртышем, дважды предателем. Без д’Эмона ему никогда не вернуться в Легион.

— Ты нервничаешь, Нат, — мягко констатировал Пинкертон, — Из-за возвращения, да? Волнуешься?

— Пройдёт, сэр.

— Не сомневаюсь в этом. Все мои лучшие агенты нервничают. Лишь дуралеи не чувствуют страха перед опасным дельцем вроде тайного похода на Юг.

Шотландец выпрямился и недоумённо прислушался. Где-то далеко громыхали пушки.

— Это канонада? — спросил Пинкертон, — Или опять гроза?

Он подошёл к окну и широко его распахнул. Пушечная пальба раскатисто гремела вдали, затихала и усиливалась, поддержанная новыми батареями.

— Может, пушкари тренируются? — с сомнением предположил Пинкертон.

— Дайте мне коня, и я мотнусь посмотрю. — вызвался Натаниэль.

Старбаку до зарезу требовалось побыть одному, чтобы собраться с мыслями и решить, что делать дальше теперь, когда его покровитель отдал Богу душу. Ему представился д’Эмон, лежащий на кровати с ехидной усмешкой на мёртвых устах в ветхом, рассыпающемся от старости и сырости доме. Возможно, седой оставил записку, выгораживающую Старбака? Почему-то Натаниэлю это казалось маловероятным, и его продрал, несмотря на жару, холодный озноб.

— Возьми мою лошадь. — предложил Джеймс.

— Но к шести будь здесь, как штык. — предупредил Пинкертон, — В шесть придёт парень, который перевезёт тебя через реку.

— К шести, так к шести. — кивнул Натаниэль и, томимый страхом и неопределённостью, побрёл в конюшню.

Пинкертон занял его стул и занялся остатками курицы:

— Славный юноша у тебя брат, Джимми. Славный, только очень уж чувствительный.

— Всегда этим отличался. А табаком с алкоголем усугубляет природную слабость своей нервной конституции.

Пинкертон лукаво ухмыльнулся:

— Я ведь ими тоже не пренебрегаю, Джимми.

— Вы — крепко сложены, сэр, а мой брат субтилен. Такие люди, как мы с вами, сэр, страдают от болезней печени, почек, желудка. Такие же, как мой брат, склонны к заболеваниям нервического характера. Он в этом похож на нашего отца.

— Эх, здорово быть образованным. — позавидовал Пинкертон с набитым ртом, не обращая внимания на звуки канонады, — А вот моя бабушка, царство ей небесное, часто говаривала, что нет на белом свете хворобы, которую не излечил бы глоток доброго виски.