— Бить лошадь в таких случаях предпочтительнее, чем всадника. Но только в таких случаях.

Он вложил палаш в ножны, и мигом позже оба беглеца выехали на широкую поляну. Справа шла железнодорожная насыпь, с верха которой малочисленные группки янки тоскливо наблюдали за тем, как по зелёной пустоши внизу наступает полнокровная пехотная бригада южан. Над тремя из её полков реял новый стяг Конфедерации, над четвёртым — старый, трёхполосный. Бригада атаковала в два ряда без поддержки конницы и пушек, тем не менее, казалось, что ничто в мире не способно смирить её натиск. За спиной бригады южан истекали кровью их убитые и раненые товарищи, впереди метался в панике разгромленный враг. Старбак оглянулся по сторонам, но, кроме этой бригады, других войск Конфедерации вокруг не наблюдалось. Создавалось впечатление, будто четыре полка южан, легко проломив оборону янки, вознамерились выиграть самостоятельно всю окрестную битву.

Направив коня к ним, Натаниэль поднял руки, чтобы южане видели: он безоружен, и заорал во всю силу лёгких:

— Виргиния! Виргиния!

Лассан чуть отстал. За ним, всего в полусотне метров, скакали кавалеристы северян. Катящаяся по полю бригада южан первой из подчинённых Лонгстриту подразделений вступила в бой с янки. Командовал ею двадцатидевятилетний полковник Мика Дженкинс. К настоящему моменту его три южнокаролинских батальона и один из Джорджии прорвали три оборонительных линии северян. Никто не приказывал им остановиться, они и не останавливались, всё глубже забираясь янки в тыл. Им везло — как нарочно, они выбирали для удара именно те вражеские позиции, где было сосредоточено меньше всего пушек, да и солдат отнюдь не переизбыток. И вот этим окрылённым своей непобедимостью бойцам бросила вызов кучка северян-кавалеристов, объявившихся на левом фланге. Капитан-южнокаролинец развернул роту фронтом к конникам:

— У всех заряжено? Целься в лошадей!

Мика Дженкинс, 1835–1864. Генерал Лонгстрит отзывался о нём, как о «лучшем офицере, какого я когда-либо видел». В конце сражения при Севен-Пайнс (или, по северной терминологии, «при Фэйр-Оукс») получил ранение в колено.

Кое-кто из кавалеристов понял, что сейчас случится, и натянул поводья. Одна из лошадей, поворачивая слишком быстро, поскользнулась и тяжело рухнула набок. Другая, поставленная на дыбы, осела на круп, а всадник вывалился из седла через заднюю луку. Но большая часть янки с улюлюканьем рвалась вперёд, отдавшись восторгу конной атаки. Три десятка всадников мчались на врага с саблями наголо и револьверами. Бородатый сержант опустил пику, на которой был укреплён треугольный эскадронный вымпел, будто копьё, намереваясь вонзить её наконечник в самое сердце капитана южнокаролинцев.

А капитан, хладнокровно выждав, пока двое странных беглецов окажутся в безопасности, скомандовал: «Пли!» Пятьдесят винтовок грохнули разом.

Ржали от боли кони, кубарем катясь по скользкому дёрну. Пика сержанта воткнулась в кочку, древко осталось торчать, дрожа, а сержант, кашляя кровью, корчился на траве. Дюжина лошадей билась в судорогах, другая дюжина металась без всадника в хаосе и дыму. Несколько уцелевших кавалеристов, сохранивших лошадей, выпалили наугад в наплывающее облако дыма и пустились наутёк. Подполковник Торн лежал, придавленный трупом жеребца. Нога его была сломана, а прекрасная мечта об атаке в конном строю ради единства отчизны обернулась кровяной вонью и воплями боли.