- Ну что ты, они были довольны.

 - Какие только странные типы там не встречались. В основном студенты. Но об учебе думали меньше всего. Кто был одержим сочинительством, кто искусством, кто кино... Но все занимались всем. Ты тогда бредил Гете, да и другие любопытные пристрастия у тебя были. Что это за древний язык, который ты принялся было изучать?

 - Рунический.

 - Ты все время ходил в университетскую библиотеку. Но бывал там и для того, чтобы повидаться с девушкой... Как ее звали...

 Пульези притворяется, будто не помнит:

 - Какую девушку?

 - Ну не валяй дурака. Несколько месяцев твердил мне про нее.

 - Знаю. Боялся, что уведешь. Ей нравились образованные молодые люди, а ты был ходячей энциклопедией. Не то что я - первоклассник. Негодяй, ты использовал свою образованность, чтобы соблазнять женщин.

 - Да, но я ведь боялся постели!

 - Ты и в самом деле был ненормальный, как сейчас сказали бы.

 Мы смеемся. И тем временем готовим бутерброды с икрой и кетой в качестве второго блюда. Рассматриваю нож, которым только что отрезал кусок масла.

 - Вспоминаю иногда те времена и тех людей, что встречал у тебя в доме. Интересно, как сложились их судьбы? Ты всех потерял из виду?

 - Совершенно.

 - Болонья. Ты вернулся бы туда?

 - Нет, Кино. Думаю, что нет.

 - А знаешь, я ведь не был там уже двадцать лет.

 - Твоя мать все еще там живет?

 - Если б она умерла, думаю, я узнал бы об этом.

 Мы накрыли стол в небольшой гостиной рядом с кухней и ждем, пока сварится рис.

 Как бы развивая какую-то собственную мысль, Пульези продолжает:

 - Когда я приехал сюда в пятьдесят пятом, то полгода обивал пороги мастерских художников и в конце концов остался совсем без денег, но с дипломом юриста в кармане. Он-то и помог мне устроиться на службу в полицию. Ты не стал писателем, но хотя бы близок к этой профессии.

 - Неужели ты считаешь, будто то, что я делаю, можно назвать журналистикой?

 - Кино, будь у тебя голова на месте, ты мог бы стать великим журналистом.

 - Готово. Ставь на стол.

 Принявшись за еду, мы опять вспоминаем всякие истории, разных людей, книги послевоенных лет - того времени, которое в наших воспоминаниях оказывается значительным, сказочным и, конечно, все более дорогим для нас благодаря пыли и провалам в нашей памяти.

 Потом разговор сникает, и мы оба чувствуем вдруг какую-то неловкость. У меня возникает четкое ощущение, будто Пульези несколько нарочито афиширует удовольствие, с каким вспоминает былое, чтобы скрыть что-то совсем другое, что волнует и тревожит его и что вот-вот обнаружится. Так или иначе, но этот момент должен был наступить.

 - Пульези, у тебя какие-нибудь неприятности?

 - А что?

 - Думаю, мы с тобой хорошо знаем друг друга?

 - Ты уверен в этом? Прекрасный ужин, не правда ли? Мой совет тебе, Кино, по-прежнему в силе: иди в шеф-повара, и перед тобой откроется будущее.

 - Будущее, говоришь?

 - А я готов помочь тебе. Откроем небольшой изысканный ресторанчик. Очень дорогой. В Риме с таким не пропадаешь.

 Он с трудом поднимается из-за стола.

 - Пойдем ко мне в кабинет.

 Кабинет Пульези огромный, элегантный, с дорогими диванами и коврами, ценными картинами и шкафами, полными книг. Все это приобретено благодаря состоятельной и щедрой жене.

 Много места занимает разнообразная американская и японская аппаратура самые последние новинки в области стереофонии, видео- и аудиозаписи.

 К такой аппаратуре Пульези питает настоящую страсть и прекрасно в ней разбирается.