Говорил он не очень внятно – мешала повязка. Но голос был расстроенный.

– Это почему же? – спросил хирург с улыбкой.

– А мне прибор то уже без надобности. Ресурс выработал за выслугой, так сказать, лет.

Хирург засмеялся и сказал в том духе, что, мол, коли прибор уже сломался, то и внешность существенного значения не имеет.

– Смейся, смейся… зелен ты еще. А морда лица оперу нужна не баб охмурять – с терпилами работать, со свидетелями.

Сухоручко еще раз посмотрел в зеркало, вздохнул и без всякого перехода спросил:

– У тебя спиртику случайно нет?

– Случайно есть, – ответил, улыбаясь, хирург и налил капитану спирту.

Сухоручко отправили в палату. После мензурки девяностошестиградусного он пребывал в отличном расположении духа. Капитан прилег на койку и стал соображать насчет продолжения банкета. Если бы он был на своей земле, вопрос решился бы без проблем. Даже если в кармане ни копья. А тут… В общем, ничего путного в голову не приходило, и он собрался покемарить. Залез под одеяло, накрыл голову сверху тощей подушкой и сразу заснул. А когда проснулся, все решилось само собой – пришли ребята. После обмена приветствиями Сухоручко спросил:

– Принесли?

– Обижаешь, Михалыч… А тебе того… можно?

У капитана уже отходила анестезия, порез горел, раздражала тугая повязка.

– Мне не только можно, – значительно, но невнятно, сказал он, – мне медицина предписала для восстановления сил вино партейное.

– Портвейна нет, только водка, – извиняющимся голосом произнес Игорь Караваев. Все знали любовь капитана к партейному пойлу. Но уже вовсю разворачивалась борьба с пьянством, и выбор, случалось, был скуден. Конечно, опера могли позвонить любому из своих спекулянтов, и партейный напиток нашелся бы из под земли с доставкой на дом. Не подумали. Впрочем, водкой капитан тоже не брезговал.

– Чего сидим? – сказал Сухоручко. – Пошли, закуток найдем. Напиток греется… прокиснет.

Закуток нашелся. Сели, выпили, заговорили.

– Ну что, Сашок? – спросил Сухоручко невнятно. На это не обратили внимания – капитан вообще говорил не очень. Кроме того, имел привычку разговаривать с набитым ртом.

– Нормально, Михалыч… вы то как?

– А а, ерунда. Первый раз, что ли? Вот только внешность попортили.

– Ага, – сказал Галкин, – твою внешность попортишь… Бельмондо ты наш.

– Ну ты, Саня, молоток, – похвалил Зверева Сухоручко. – Грамотно ты его взял. Молоток… но дурак.

– Это почему же? – отозвался Сашка. Сегодня его все хвалили и добавляли, что дурак. Похвалы были приятны, а насчет дурака – не очень.

– Потому что не хер лезть на рожон.

– Так вы же…

– Я же! Ты хрен с пальцем не ровняй. Я уже и битый, и резаный, и стреляный. Да и старый уже – плакать по мне некому: мои все в блокаду померли… на Пискаревском лежат, в общей яме. А ты еще молодой! Так то, брат. Ладно, наливай. Чего я сижу, как дурак трезвый?

Сашка налил водки в складной стаканчик. Сухоручко резко выпил. Выдохнул, поморщился и закусил соленым огурцом. Сразу – не прожевав – забубнил:

– Молодец, молодец. Дерзкий ты парень, грамотно взял. Без этих борцовских штучек дрючек. Прыгнул на гада сверху – толково!

– Да я не прыгал, – сказал Сашка.

– Как же… мне Кислов сказал – прыгал.

– Я не прыгал… я упал.

– Чего о?

– У «Победы» капот горбатый и скользкий от снега. Я и сверзился.

Грохнул хохот. Трое взрослых мужиков смеялись как пацаны.