По мне, Бог - вообще один на всех, как бы Его разные народы не делили, как бы не возводили на равные по высоте пьедесталы разные добрые и не очень сущности. Он есть, Его Слово и создало весь мир.

Зря, может, неправильно я делал? А тут уж кто что скажет, в меру религиозности или её отсутствия, вопрос дискуссионный. Но не с Григорием же его обсуждать.

В общем, доверился Господу - или кто там сейчас на оперативном управлении - пусть сподобит спастись и вернуться, если я того заслуживаю. Партия, считай, проиграна, второй раз меня отсюда никакие штурмовики не заберут, поможет только чудо.

С Немезидисом что-то сделать надо, остальное потом.

Сосед ворочался, говорил что-то, но я уже провалился на полдня в сладкое сонное марево. Снились горы, словно мы с Нани стоим почти на вершине, высоко-высоко, вон даже облака чуть ниже проплывают, под ногами, а через их пелену черти где внизу виден сине-зелёный край моря. Всё далеко, всё рядом, всё реально - и всё призрачно, как оно и бывает во сне.

- Я вернусь, любимая. Только не знаю, когда...

А потом горы пропали.

Вновь снилось нечто тревожное и почему-то знакомое. Этот сон приходил ко мне нечасто - иногда раз в месяц, иногда забывал о моём существовании на год и больше. Но возвращался неизменно, как комета к Земле, словно был связан со мной тонкой серебристой нитью, из которой и ткутся такие сновидения.

Начиналось всё неизменно: я шёл по ночному лесу, по узкой извилистой тропинке, задевая ногами высокую, почти по пояс, траву. Тропинка была невидима в темноте и ощущалась только ступнями, скользила разрывом между стволами темных бесформенных деревьев и густыми кустами по обе её стороны. Просто направление движения из ниоткуда в никуда - в полной тишине, в остановившемся времени, в отсутствии вкусов и запахов. Серовато-синий мрак вокруг, ни луны, ни звёзд.

Небо, насколько его было видно вверху, выгибалось тёмным глубоким куполом, не дававшим света, даже более тёмным, чем сам лес вокруг.

Под ногами чувствовалась утоптанная колея, словно пробитая в земле сотнями ног, но никак не колесами. Давным-давно никто по этой дороге не ездил, только ходил, как и я. Во сне никогда не было у меня ни спутников, ни встречных, ни догоняющих. Только тишина, ни единого скрипа ветки, вздоха ветра, дальнего шума потревоженной птицы... При этом всегда сопровождало меня смутное беспокойство - не страх, а именно лёгкая тревога, словно я не успеваю куда-то, хотя стараюсь идти быстрее, а тропинка ведёт и ведёт меня за собой, по себе, прихотливо поворачивая по лесу, но никак не заканчиваясь.

Чаще всего я так и наматывал по лесу несчитанные вёрсты, под конец пути понимая, что так и не успел, задыхаясь от усиливающейся тревоги и бессилия, словно знаешь о том, что тебя ждут, но никак не успеваешь.

Опаздываешь.

Проиграл.

Я просыпался после такого окончания сна весь разбитый, на пропитанной холодным потом подушке и долго смотрел в темноту комнаты, приходя в себя, чувствуя боль в уставших ногах и тоску где-то в душе.

Не вскрикнуть бы, не разбудить Сайонару.

Но иногда - и это приносило облегчение - я всё-таки выбирался во сне из леса. Точнее, я оставался в нём, но выходил на небольшую поляну, где тропинка внезапно спускалась вниз, лишаясь по краям высокой травы, обрывалась у лесного озера. Тёмная, казавшаяся маслянистой, вода была совершенно спокойной - ни шороха, ни всплеска. Ничего больше не происходило, но прийти сюда казалось почему-то приятным и успокаивающим. При этом я прекрасно понимал, что радоваться нечему, я всё равно не успеваю, но просыпался легко, отдохнувшим и весёлым.

Вот и сейчас я шёл вперёд, подгоняемый неясной тревогой, но вдруг чётко осознал - наверное, впервые за всю жизнь, за все мои сны, - сегодня я могу успеть!

Для этого не было необходимости бежать или даже идти быстрее, просто я мог, я захотел успеть - и у меня всё выйдет как надо.