Боги испокон веков пытались изменить мир и себя, строгая полукровок с их половинным происхождением, половинным предназначением, половинным знанием того, что есть добро и зло. Самой почетной миссией бастардов было нести вахту в среднем мире, карая зло по их, полубогов, половинчатому усмотрению. И во все времена ни черта в этом проку — ни в рождении божественных ублюдков, ни в жизни их, ни в смерти. Мир людей перемалывает божьих детей с тем же равнодушием, что и своих собственных.

Напряжение между Инти и Супаем растет, даже Диммило ощущает вечное братское противостояние Ханан Пача и Уку Пача, их неискоренимое соперничество — Осирис и Сет, Зевс и Аид, Ормузд и Ариман. Нет братьям-врагам исхода из этой паутины, нет.

— До чего ж вы, мужики, драчливый народ! — вовремя встревает змеиная мать. — Ну, раз уж ты судья, а я всего-навсего палач… — обращается она к богу Солнца, — …скажи мне, твоя честь, зачем будить Тлальшикко? Или мои девочки нужнее ТЕБЕ здесь, чем ЕМУ — там? Не терпится с чужим гаремом пошалить, пока сынок в командировке в аду?

Пожирательница душ разговаривает с Инти, а глядит на Диммило, ревнивого неудачника, нехорошо глядит, с глумливой нежностью маньяка, нашедшего жертву. Мецтли выдыхает и отворачивается, старательно игнорируя провокации Тласольтеотль. Богиня-покровительница шлюх не может не знать: ревность — наркотик, с которого так запросто не слезают. Видит, что бог Луны под двойной дозой: с нынешнего любовника станется «пошалить» с женами первой и самой сильной любви Диммило. Дрянное любопытство змеиной матери — решится или не решится? — ничего не изменит. Если бог Солнца захочет присвоить себе дом Солнца своего последыша…

Додумать Мецтли не успевает. Золотой бог прячет ухмылку в углах рта, там, где заканчивается интерес и начинается скука, и больше не настаивает, только замечает:

— Пора бы возвращать Дамело. Мальчишка прошел все уровни.

— Не все! — грозит пальцем Тласольтеотль. — Всего два из трех. Или семь из девяти. Незачет!

— Ты хочешь наблюдать, как парень предаст себя, в ТЕЛЕВИЗОРЕ? — Инти изумлен, он прямо-таки светится изумлением, таращит глаза, хлопает ресницами, делает брови домиком — в общем, валяет дурака. Диммило, напрягшийся при мысли о том, что ждет его лучшего, даже сейчас лучшего друга, не удержавшись, хихикает.

— А ты хочешь показать СВОЕМУ парню, как ЕГО парень станет богом? — Змеиная мать произносит «станет богом», как произносят «сгорит заживо» или «будет сожран крокодилами». В прищуре Тласольтеотль мелькает болотная зелень, щелевидный зрачок рассекает зелень надвое, будто черная трясина разошедшуюся ряску. — Вблизи показать, воочию?

— Да. — Бог Солнца готов играть, но не готов врать. Человеческие ритуалы, в отличие от человеческих игр, ему скучны. — Пусть видит, богом ЧЕГО стал его дружок.

— Я знаю, — тихо произносит Димми. — Я не лучше него. Он бог смерти, я бог обмана.

Все трое — Инти, Тласольтеотль, Супай — смотрят на Диммило с тоской и заботой, словно родители на неразумное дитя, алчущее непосильных свобод.

— Димка, — начинает Супайпа — и Димми передергивает. Так его звал только Дамело. — Бог смерти тут я. Богиня обмана — она. — Инкский дьявол, не глядя, тычет пальцем в сторону пожирательницы душ. — Впрочем, за смерть каждый из нас в ответе: я, она, Инти твой разлюбезный. А вы с другом, последышем Манко — мальки, несмышленыши.

Вот и еще одно доказательство, что никакой Диммило не бог, сколько бы ни мечтал об этом, сколько б ни боялся.