— Однажды научусь, — парирует индеец. — Но не сейчас.

И открывает руку Солнца.

Каре и джокер. Трэп, сладкая конфета, лучшая комбинация из всех возможных. Зачем пасовать, если выиграл? Или они всю дорогу резались в лоуболл — а суть игры состояла в том, чтобы новичок до последнего не понял, во что играет?

— Главный выигрыш — продолжение игры, — подмигивает Супай. — Незачем играть дальше, если ты победил. Победитель выбывает, зато проигравший получает шанс отыграться.

Боги, умелые игроки, уходят на пике триумфа, в сиянии славы. Хотят ли они уходить? — вот в чем вопрос. Однако с судьбой не поспоришь.

И тут Дамело вспоминает о той, кого сам привел.

— Что возьмешь? — спрашивает он, впрягаясь в родовое тягло. Пара коротких слов, а сколько вреда сразу.

— Тебя, — без улыбки произносит Ицпапалотль. — Будешь моим сыном.

Что это значит — быть сыном Судьбы? — хочет спросить Сапа Инка. Значит ли это стать ее рабом? Орудием? Жертвой? Хозяин острова памяти, прародитель Сталкера-Ариадны, тоже, небось, в свое время спрашивал: кто я тебе? зачем я тебе? за что я с тобой? А потом, не получив ответа, прошел весь отведенный ему путь — в собственном теле и в телах потомков, пожирая чужие души и теряя свою. Служба Ицпапалотль истощила Хозяина до того, что остался от бедолаги старец да полдракона, и только озеро Коцит упокоило голодный дух.

— Отдаю потомка своего из нашего рода в твой, — без всякого пафоса произносит Инти формулу отречения. Даже трагедии в голос не подпустил, мерзавец. Бросил Последнего Инку Судьбе, будто случайную жертву в кебраду, не размениваясь на ожерелья из цветов и бусин, на рыдания плакальщиц и дурман жженой коки.

Какую кару измыслит Ицпапалотль для последыша Мишкоатля? Пусть Дамело и вызволил богиню из недр преисподней — кто ее туда вверг, если не его предок? Уравновесится ли преступление — благодеянием?

— Отныне ты мой, сынок. Будешь моей течичи, проводником душ, — тянет-напевает ангел Тамоанчана, по-хозяйски поглаживая щеку Дамело.

Течичи? Трехкилограммовым уродцем с младенческим родничком-«молерой» между ушей? Дамело хочется орать от возмущения. Но движение под боком отвлекает от истерики, которую он почти готов устроить.

Возле бедра Миктлантекутли (или у него отныне и имя другое?) хлопотливо, точно кот, устраивается на песке Амару. Размером не больше, если не меньше течичи. С точки зрения белых — экзотически-нелепый, как всякая рогатая ящерица. Меняющий облик без оглядки на каноны красоты человеческие и нечеловеческие — дракон-психопомп, дельфин-иния, демон-цицимиме. Деловитый, жестокий, функциональный. Прекрасный.

Страж царей поднимает голову, смотрит индейцу в глаза, вызывая воспоминания о том, с чего все началось-закрутилось, исподволь легла под ноги дорога, проложенная судьбой — и, как водится, не по прямой, не по гладкому асфальту с четкой разделительной.

За прошедшие недели Дамело привык, что у всех на него планы, от Тартара до небес. Когда-то ангел-судья вздумал превратить кечуа в живую гильотину; змееногий монстр пытался сделать то же; наконец, молодым кечуа завладела Ицпапалотль.

В бытность свою человеком Сапа Инка сорвался бы в гнев, как срывается птица со скалы. Но за время владычества Миктланом Дамело растерял свой гнев, изъял его из смертной души и вложил в тело адского привратника, а неистовство Цербера навсегда уравновесил равнодушием унквы. Бесконечная ярость и бесконечное равнодушие, помноженные друг на друга, дают идеального сатану. Управленца преисподней.

Когда-нибудь он им станет. После того, как отыграет себя у Судьбы обратно.

Индейца накрывает пониманием, кто истинный хозяин игорного клуба трех миров, кого боги пытаются обыграть, ввести в убыток, заставить сойти с запутанных, но неизменных троп.