— Ты ведь надеешься, что Дамочка полезет за тобой на небеса? А не за тобой, так за мной? — полуспрашивает, полуутверждает Диммило.

— Нет, я рассчитываю на другое. — Со смертью Медузы Горгоны к ангелу не вернулась способность врать, но умалчивает она по-прежнему виртуозно.

Диммило почти любуется ею и думает без злости: ангелы бесчувственны, но не так, как бездушные люди. У людей светлое чувство сращено с обратной его стороной, любовь прорастает в ненависть, наслаждение — в боль, радость — в горе. Вглядись и поймешь: на самом деле это одно и то же чувство, даже когда оно превращается в собственную противоположность. Дай ему достаточно времени, и оно вызовет со дна души всех сокрытых там демонов, хозяев, призраков прошлого, голодных духов.

Ангельские переживания не такие, они односторонние, оттого и не влекут за собой ни кары, ни вины, ни разочарования. Счастье бесстыдное, нераскаянное, невинное, когда на изнанке его — ни памяти, ни сожалений, ни тоски.

Чтобы достичь этих небес, Тате нужно всего лишь избыть горечь потерь и предательства. Если у нее получится, она и Диммило поможет избыть оборотную сторону любой услады, любого блаженства. Чтобы не приходило за наслаждением мучительное, отравное послевкусие. Что ж, это хорошая сделка.

— Одиночество легче переносить, если никого не любишь, — не то советует, не то предупреждает Мецтли. — Ангелам в том числе.

Ну конечно, мужчинам кажется, будто все девчонки помешаны на любви. Даже если и мужчины не совсем мужчины, и девчонки давно уже не девчонки.

— Ты думаешь, я влюблена в твоего Дамочку? — Тата не знает, как втолковать лунному богу то, что он обязан знать, по должности своей колдовской, обманной — обязан.

Люди глупы, столь же глупы, сколь глубоки, и презирают все предсказуемое. Так женщина презирает верного и надежного поклонника, женщине подавай такого, который ее к себе не подпустит и даже другом ей не станет, не говоря уж о том, чтобы стать опорой. Вот и человеку подай страстей, подай то, что мертво и живет словно по ошибке. Подай сатану и аггелов его, дабы природа людей вступила в общение с природой духов злобы. Жених небесный им слишком пресен.

Небесам просто необходим свой собственный, ручной сатана. И потому Тата обвивает ничуть не сопротивляющегося бога Луны прозрачным студеным крылом.

Мецтли не знает — откуда ему знать? — что за сила в них скрыта. Языческим богам крылья нужны для красоты, как летунам-воладорес, своих Ханан Пача они достигают другими путями. И прямо сейчас один из таких путей взламывает дракон-психопомп. А пока боги ждут прихода самой судьбы, пока дракон с сатаной ведут судьбу туда, где ее ждут, ледяная принцесса делает то, что им, ледяным, от века положено — уносит Кая в свои холодные покои. Пусть горячие Герды ищут своего мальчика, освобождают, предлагают равноценный обмен или грозят таянием нерушимых льдов — словом, пусть потрудятся.

— Ну вот, — с досадой произносит золотой бог, — опять Супай достал джокера из рукава. И опять его джокер его же и надул. Вскрываемся!

— У меня не джокер, у меня пули, — инкский дьявол вскрывается первым, на волне самонадеянности, а может, честности своей, поистине адской.

Когда у тебя на руках сильные карты, можно играть честно.

Золотой бог и змеиная мать смотрят друг на друга — кто кого переглядит, выжидая, блефуя: вдруг второй спасует, не показывая карт? Есть ли у них чем перебить такую сильную руку, как ангел, уводящий бога лунных обманов по путям проверенных орбит? Единственная и Мецтли тузы не только в покере богов.

— У меня полный дом, — улыбается, насладившись верным проигрышем соперников, Тласольтеотль.